Бабушка, расскажи сказку!
Шрифт:
Печь топилась высушенным навозом, который постоянно заготавливали от своих коров и овец. Так что из-за этого нашему огороду практически ничего и не доставалось. На улице стоял стог такого высушенного навоза, из которого его набирали для топки в довольно большую плетёную корзину, называемую кошёлкой. Для растопки использовался тот же навоз, только содержащий побольше соломы, либо просто солома. Часто получалось, что печка никак не хотела разгораться, дымила. В степи любой кусочек дерева – на вес золота, кто же будет его жечь! Вот я сейчас смотрю на наши дрова, которыми мы на даче протапливаем печку. Они не такие уж и хорошие, эти деревяшки. Но в нашей деревне они вполне могли бы стать подпоркой к чему-нибудь, что-нибудь прихватить, загородку где-нибудь поставить и для многого другого.
Со стороны избы в печи были сооружены две так называемые гарнушки,
В печи, ближе ко входу в чулан, в конструкции дымохода, на уровне головы взрослого человека, имелась небольшая ниша с дверцей, которая использовалась как шкафчик, в котором хранились лекарства, а также и другие мелочи, например, письменные и почтовые принадлежности, дедушкина тетрадь (журнал), в которой он вёл свои записи и финансовые расчёты.
Полати у нас располагались, как уже сказано выше, над запечьем и представляли собой деревянную лежанку, на которой хранились валенки. Деревянный настил полатей был сделан сантиметров на тридцать выше лежанки печи. В случае необходимости валенки перемещались непосредственно на печь или на пол, а полати использовались как спальное место, чаще – для нас, детей. Но иногда и взрослым приходилось переходить на них, если сильно протопится печь. В этом случае получался очень сильный жар от лежанки, прямо нестерпимо горячо, хотя и подстелена какая-то ветошь. Даже кошка не могла находиться в такой жаре, тоже уходила на полати или спасалась где-нибудь в избе.
В «мирное» время запечье использовалось для хранения верхней одежды, как гардероб. Расхожая (повседневная) рабочая одежда, обувь, шапки, картузы или фуражки размещались непосредственно у входа, на загородке (перегородке) чулана (кухни). В лихолетье (это когда появлялся очередной телёнок, ягнята или поросята), оно, запечье, использовалось уже по другому назначению, именно для этих скотских ребятишек. Но в любом случае, при одновременном появлении этих ребятишек, запечье занимал телёнок, а прочая мелкота бегала по избе. Запечье было отгорожено от помещения избы дверцей почти метровой высоты. Понятно, что одежда на время поселения живности переносилась в другое место, в следующую комнату, горницу. При поросятах и ягнятах – ещё куда ни шло, можно было и не уносить одежду, а вот при телёнке такого сделать, то есть оставить одежду, было нельзя, потому что он начинал искать, попив молочка, чего бы ему такого заодно и пожевать, а тут как раз и попадётся какой-нибудь рукав.
Мелочёвка из скотиночек в виде поросят, ягнят и козлят не просто бегали по избе, а носились как бешеные, когда разыграются. Как в зоопарке в вольере молодняка – медвежата вместе с лисятами, зайчатами и прочими …чатами, …нятами, …сятами и …жатами. Носились вместе и дружно по избе, запрыгивали на кровать (дедушки и бабушки), спрыгивали с неё и, пробуксовывая ногами, неслись к входной двери. В горницу их не пускали, и того достаточно было.
Напротив входной двери стояла железная кровать бабушки и дедушки, на которую и запрыгивал этот молодняк. Около кровати, в продолжение широкой лавки, непосредственно под окном, находился сравнительно небольшой сундук с вещами дедушки и бабушки. На этом сундуке сидела бабушка, когда занималась пряжей шерсти на самопряхе или вязанием чулок, носков или варежек.
Со стороны чулана в печи имелось подпечье, ниша со сводом поменьше, чем свод топки. В это подпечье укладывались рогачи разных размеров, в зависимости от размеров используемого чугуна,
Внутри печи имелась металлическая подставка (решётка) для размещения на ней горючего материала (навоза или дров). Она же использовалась и как подставка для сковородки. Чугуны внутри печи ставились непосредственно на кирпичи, на под, либо ставились на таган, если необходимо было во время топки отдельно разогреть именно этот чугун. Тогда именно под ним и разводился огонь. Таган использовался и для готовки в чугунах на улице, чаще – при варке варенья. Таган у нас был не чугунный, а стальной, клёпаный. По металлическому ободу прикреплялись три ножки. Поскольку чугуны были разного размера, то и таганов имелось несколько. У нас их было два. Оба их на моей памяти сделал отец, когда работал кузнецом в нашей местной деревенской кузнице.
Жар в печи распределялся сравнительно равномерно. Снизу, где огонь, понятно, пожарче, но и кругом было не менее жарко. Поэтому при печении блинов или блинчиков, а также пирожков, переворачивать их не надо, и так испекались…
Кроме рогачей (ухватов), кочерги и чапельника (сковородника) в подпечье находились и тараканы. Это был их родной дом. Тараканы не коричневые, как в городе, а чёрные, да и размером раза в два-три побольше. Когда ночью приходилось зажигать свет (керосиновую лампу, конечно), то тараканы шубой убегали в свой дом, в подпечье. Шубой и с шумом, шелестом таким. Тараканы добирались и до полавочника, где находился хлеб, а может быть, и ещё что съестное. Избавиться от них было просто невозможно, потому что их не брали никакие яды. Да тогда из ядов-то был всего один дуст (ДДТ). Это уже попозже появился карбофос, который травил не только тараканов и мух, но и человека, как, впрочем, и дуст. Если уж тараканы совсем доймут, то зимой, в сильный мороз, избу промораживали до минусовой температуры. Но тут палка о двух концах – потом была целая проблема, чтобы снова протопить избу…
Вся изба освещалась двумя висячими керосиновыми лампами. Одна лампа, поярче, висела над внешним краем обеденного стола, а вторая, меньшей яркости, находилась перед сундуком, для освещения рабочего места бабушки при пряже шерсти. При вязании, которым занималась бабушка, необходимость зажигать лампу и не была, поскольку бабушка могла вязать и вслепую (варежки, носки, чулки). Мы зимой часто сидели на печи, без света. Вот в это время бабушка и вязала вслепую очередное своё изделие.
Во всём доме окна не имели форточек. На зиму с внутренней стороны вставлялись вторые рамы, а весной они удалялись. Это был прямо праздничный день, которого ждали всю зиму: значит, что наступила весна!
Чулан в кухне освещался керосиновой коптюшкой (коптилкой), которая так и называлась по её свойствам. Света она давала мало, но, всё-таки, что-то да освещала. Света от неё было поменьше, чем от церковной свечки, которая сейчас стоит пять рублей, зато копоти было достаточно, особенно, если керосин попадался не очень высокого качества.
Полы по всему дому были дощатые, из еловых досок. «Всем деревьям прощу, а ёлке не прощу, за её сучки». Такая присказка у плотников. И верно. Поскольку полы были некрашеные, то для их мытья (а лучше – чистки) использовали нож, которым соскребали с пола грязь. Со временем в местах сучков, а их в еловой породе очень много на единицу поверхности, образовывались выпуклости, которые ножом уже никак нельзя было взять. Так и помню весь наш пол шишковатым, особенно в основной избе, где больше ходили и куда больше натаскивали грязь…
Входим в горницу. С левой стороны – печка, которую мы называли голландкой. На две конфорки. Сразу за входом (двери не было, только занавеска – крашеная марля цветом синьки), слева, на стене против печки – место для одежды, ещё один дополнительный гардероб, пополняемый в случае, если запечье было занято телёнком. Дальше, после голландки, кровать родителей (тоже металлическая, как и у дедушки с бабушкой) с пологом, а около неё, правее к окну – сравнительно большой сундук с вещами родителей и детскими вещами. Этот сундук по объёму примерно в два раза больше, чем сундук дедушки и бабушки. Если на их сундуке можно было только посидеть, то на родительском можно было уже расположиться и полежать, даже взрослому человеку.