Бабушка, расскажи сказку!
Шрифт:
Из кроличьих шкур отец пошил всем нам шапки, а остальные шкурки сдавал в приёмную контору. Для этого он снимал чулком шкурку с тушки кролика, а потом надевал её мехом внутрь на специальные пяльцы-рогатку, сделанную из развилки ветвей ветлы. Шкурка высыхала и в таком виде сдавалась в приёмный пункт, который находился в Полетаево.
Непосредственно за колодцем находился погреб с двумя отдельными ямами. Да и входов в него тоже было два, но всё это находилось под одной крышей, был один общий погребец. Так что в ту и другую яму можно было попасть через любую из двух дверей. Крыша погреба была соломенной (понятие «крыша погреба» несколько условное, это было само по себе сооружение-крыша, в виде большого шалаша). Одна из ям, которая ближе к дому, использовалась для хранения солений, квашений, картошки (для еды, и семенной – каждая отдельно в своём закуточке), моркови, свёклы (мы её называли бурой свёклой или бураком, даже и не бураком,
Вторая яма погреба весной, в марте месяце, под завязку набивалась снегом. Эта яма использовалась как холодильник. Летом в ней хранилось молоко, сливки, сметана, сливочное масло, квас в деревянном бочонке (деже или кадке). При необходимости – и мясные продукты. Однажды наш сват, Филипп Степанович, зарезал бычка, повёз на базар в Токарёвку, но всего не смог продать. Вот он и попросился к нам с оставшимся мясом на снег, до следующего воскресенья. Всё сохранилось. То же было однажды и у нас самих. Был зарезан летом баран или овца, но всё мясо продать не удалось, поэтому дедушка его обсолил и положил до следующего воскресенья на снег. Да мы и сами пользовались этим мясом. Как раз в июле месяце 1956 года случились крестины сестры Валентины, вот гостей и угощали изделиями из этой «солонины».
Семена для посадки у нас всегда были свои, не покупались. Так было при дедушке, так потом стало заведено и у родителей. Занимались заготовкой семян для посадки дедушка и отец. Я помню у отца, в Красном Кусте, а потом и в Узуново, как и у дедушки, целый мешочек семян, в котором были свои отдельные мешочки семян разного вида растений. Огурцы и тыквы находились в отдельных мешочках, которые, в свою очередь, содержали ещё группу отдельных мешочков с указаниями года заготовки семян. Как известно, лучшая всхожесть огурцов и тыкв, а также и кабачков, наступает на третий, четвёртый или даже пятый год хранения.
Между погребом и стогом сухого навоза, который использовался для топки русской печи, находилась выгребная уборная.
Рядом со стогом навоза, с восточной его стороны, летом ставили стог сена, который за зиму постепенно исчезал. Кроме этого, для коровы запасали сено и получше. Это лучшее сено хранилось на связях в хлеву, как раз в месте над коровой, поросёнком и овцами. Это было удобно зимой, не надо было в ненастную погоду выходить на улицу, чтобы покормить корову. А для овец и коз сено использовалось попроще, с неудобий. Кроме травы с неудобий для них заготавливались и веники из кустарника, который рос по лощинам. Больше всего такое «лакомство» нравилось козам. Да и овцы тоже не брезговали.
За домом, метрах в трёх от дома, с восточной его стороны, был омшаник – зимнее помещение для пчёл. Как раз на все наши двенадцать ульев: два ряда в два этажа, по три в каждом ряду, справа и слева по проходу. То есть по шесть ульев с двух сторон.
Омшаник представлял собой подобие землянки (полуземлянки) глубиной в землю примерно с метр, а саманные его стены стояли на земле (вся его высота внутри составляла порядка 2-х метров). В стенах с востока и юга были устроены две форточки небольшого размера, для проветривания. В доме форточек не было, а для пчёл – обязательно. В летнее время омшаник отдавался нам с братом для ночлега. Для этого в нём ставились две кровати, заменённые потом деревянными нарами, которые сделал отец для установки на них ульев. В жаркую погоду и кто-нибудь из взрослых могли там полежать. А нам хорошо – можно было гулять по ночам до позднего времени, родителей или бабушку не надо было беспокоить. При дедушке мы были ещё маленькими для поздних гуляний.
Я помню, как однажды, летом, я был внутри омшаника. Окошко (небольшая металлическая дверца), выходящее на юг, было немного приоткрыто. Кто-то прошёл мимо, вероятно, бабушка, в пёстрой кофточке. И вот я, на противоположной от окошка стене увидел это перемещение, в цветном изображении, причём – очень чёткое, как на киноэкране, только вверх ногами, перевёрнутое. Самая настоящая известная ещё во времена М.В.Ломоносова камера-обскура, о которой в то время я не имел никакого представления. С помощью камеры-обскуры долгое время, пока не изобрели фотографию, выполняли зарисовку разных географических объектов, гор, например. Эта камера представляла собой глухой ящик чёрного цвета, с небольшим отверстием в одной из сторон, а на противоположную отверстию сторону приклеивали
Когда М.В.Ломоносов отправлял в научно-производственные экспедиции геологов и топографов, то в состав снаряжения экспедиции обязательно входили камеры-обскуры, в основном, для зарисовок горной местности…
Рядом с омшаником был небольшой, но очень плодовитый, вишнёвый садик (рощица). Сорт, по-моему, «шубинка», но, возможно, что и «владимировка». Так что вишнёвым вареньем мы были обеспечены.
За погребами располагалась первая собачья конура (домик), а второй её (собаки) домик находился в конце огорода, «в низу», как мы говорили. Там, где сажались огурцы, помидоры, капуста, свёкла, редька, репа, морковь. Вся зелень, в том числе лук и чеснок, сажались рядом с домом.
Теперь очередь дошла и до огорода. До 1960 или до 1961 г. огород был площадью в 30 соток (а в каких-то местностях даже до 50 соток). Так было у всех, независимо от количества человек в семье. Это был довольно большой участок земли размерами примерно 15 на 50 саженей (или 30 м на 100 м в переводе на метрическую систему мер). Потом всем огороды уменьшили до 15 соток (сократили два раза). Как сказал тогда Н.С.Хрущёв: «Не будут спекулировать на рынке продуктами, а будут больше работать в колхозе (совхозе)». Да он много чего говорил. Например, не надо, мол, водить коров, молоко будете брать в колхозе (совхозе). Радость, конечно, ведь корову-то водить не так уж и легко. А на деле оказалось, что молока давать не стали, с государством рассчитаться бы. То же самое получилось и с мясом. Один к одному. Мало того, в погоне за Америкой так увлеклись, что в 1962 г. пришлось резко, практически на 30%, увеличить цены на мясо, молоко и масло. Так резко, что в начале лета в Новочеркасске забастовали рабочие вагоностроительного завода, которых, как известно, весьма сильно, со стрельбой и арестами, заставили понять, что с советской властью, даже в это время, так обращаться не стоит, она за себя постоит. После разгона этой демонстрации осудили 250 человек, семерых из которых приговорили к высшей мере наказания – расстрелу. А после этого ещё и ввели карточки на хлеб и хлебопродукты. До 1962 г. хлеб в столовых (там, где они были) был бесплатным. Тоже ничего хорошего, потому что бесплатным бывает только то, чем заправляется мышеловка. Наверняка после слов Хрущёва «не любить социализм могут только сумасшедшие» появились лечебницы для инакомыслящих и других противников власти, специализированные психиатрические больницы, в которых этих неугодных людей потихоньку убивали сильными лекарствами.
Но это всё политика, которая, как известно, связана с экономикой…
Продолжим, о чём начали. Так вот, огороды уменьшили в два раза, у каждого дома оказалась свободной полоса земли примерно 15 м на 100 м. А деревня наша шла в одну строчку – дом за домом, так что для колхоза или совхоза, словом, для государства, использовать эти почти 5 гектаров чернозёмной плодородной земли не было никакой возможности. Так она и пустовала, заросшая бурьяном…
Уклон в сторону нижней части огорода от дома был сравнительно неравномерный. Сначала склон был пологим, а у дома практически и ровным, горизонтальным. Потом довольно резко понижался примерно с двух третей расстояния и почти до самого низа, до ручья, из которого и брали воду для полива. Перепад высот от дома и до ручья был, я думаю, метров десять, а то и больше…
Если говорить о хозяйственных делах, то, скорее, надо начинать с сенокоса, с середины лета. Практически самого страдного времени.
По рассказам бабушки Веры, в её детство и сравнительно взрослое время, но до революции 1917 г., сенокос начинался с наступлением Петрова дня (дня всехвальных и всеславных первоверховных апостолов Петра и Павла), то есть с 12 июля по новому стилю (25 июля по старому стилю). К этому времени трава на наших широтах уже поспевала. Весенняя трава хоть и сочная и лёгкая для косьбы, но не годится в заготовку, потому что не имеет ещё «скелета», прочных волокон. В связи с этим после сушки она превращается в труху, в пыль. Кроме того, косьба, как известно, весьма затратное по калориям дело. А до начала косовицы шёл ещё довольно строгий Петров пост. Разрешалась, правда, рыба, но речная. Но где же её взять? Взять-то, конечно, было где: по нашим небольшим речкам и прудам водилась рыба. Но этим надо было заниматься, а тогда с другими делами не управишься. Рыбной ловлей для своего прокорма никто в наших краях не занимался, поскольку на это надо было тратить большое время, а толку почти никакого. Какая ни была рыбалка – она была в руках ребятишек, да и некоторых взрослых, «отмеченных» особой отметкой. Таким у нас был Авилов Иван Тарасович (Таращ), почти наш сосед. Он и заразил брата Михаила рыбной ловлей, а также и охотой с ружьём.