Бабушкина внучка

Анненкова-Бернар Нина Павловна

— Однако, cher, — пробовала раз даже вмешаться Марья Львовна, — вы заставляете сидеть всех в темноте — суфлер едва читает.

— Нельзя-с, нельзя-с!.. — развел руками Нельман, причем лицо его выражало полную непреклонность. — Я, как директор, защищаю интересы учреждения.

— Но мы вам платим! — заявила Ласточкина.

— Не мне-с — «Кружку»!.. Прошу не забывать!..

И только один раз, и то благодаря неотступной просьбе Ненси, суровый директор смягчился, и любители не бродили в потемках, рискуя разбить себе лоб или нос о кулисы.

Игравший

роль генерала и режиссирующий, в то же время, спектаклем, Эспер Михайлович, был необыкновенно горд своим положением.

Кто-то посоветовал было пригласить одного из актеров городского театра, в качестве режиссера.

— Нет, нет, нет! — закипятилась Ласточкина. — Тем и должны отличаться любительские спектакли, чтобы никто не учил, чтобы в них не было ничего актерского… каждый играет, как умеет. Среди нас, наконец, столько опытных… Я сама двадцать лет на сцене!..

Пигмалионов мрачно и неотступно ходил за Ненси.

На генеральную репетицию явилась Сусанна. Ненси боялась приезда Войновского. Однако, он остался верен своему такту — его не было.

Ненси в первой же сцене струсила и, спутавшись сама, сбила всех окружающих.

— Ах, как вы хорошо играете! — повторяла, обнимая ее в уборной, дочь предводителя дворянства, тоненькая, хорошенькая, шепелявая барышня, игравшая одну из сестер. Она жадно ждала провала Ненси, считая роль «сорванца» своей коронной ролью.

— Я говорила — будут промахи! — точно радовалась сбывшемуся предсказанию Ласточкина. — Ну, ничего, ничего! — успокоивала она юную дебютантку. — У нас репетиция бесплатная.

Ненси испытывала горький, самолюбивый стыд и готова была плакать.

В антракте, перед выходом, она увидела возле себя Пигмалионова с большой рюмкой мадеры в руках.

— Советую, — и с своим непоколебимо-мрачным видом он протянул ей рюмку, — успокоит нервы!..

Ненси выпила залпом, подстрекаемая страхом и самолюбием.

От выпитого ли вина, или просто от нервного задора, но Ненси, победив свою трусость, победила и собравшуюся на репетицию публику, преимущественно учеников средних учебных заведений, шумно выразивших свой восторг аплодисментами.

— Вы завтра не будете робеть? — спрашивала у Ненси изнывающая от злости предводительская дочка. — Вы знаете примету: если удается роль на репетиции, — говорят, непременно провалишь на спектакле.

В день спектакля, Ненси с утра не находила себе места от волнения. Ее даже не радовали разложенные в ее спальне и будуаре прелестные платья, над созданием которых так много потрудились они с бабушкой, хотя роль требовала самых простеньких туалетов.

— Я провалюсь, я провалюсь, — твердила она с детским упорством, выводившим из себя Марью Львовну.

— Ты провалиться не можешь — tu es la plus jolie^[159]…

— Нет, нет! провалюсь, провалюсь! Вот увидите!..

Она целый день ничего не ела, и к вечеру показалась даже Марье Львовне похудевшею.

— Вы себя положительно портите! — восклицала вечером одевавшаяся с

Ненси в одной уборной предводительская дочка. — Вам нужно больше румяниться, как можно больше!.. Позвольте, я вам сделаю… — и она обильно наградила щечки Ненси румянами.

— Это не портит кожи? — с тревогою осведомилась Марья Львовна.

Ее очень беспокоили косметики, в полной безопасности которых уверял парикмахер, а главное, ее возмущали грязь и пыль за кулисами и даже в уборной, принадлежавшей оперной примадонне, и где теперь одевалась Ненси.

— Все это ужасно портит кожу… и пыль везде…

— Позвольте, душечка, вы слишком красны! — затараторила влетевшая в уборную Ласточкина, в светло-сером шелковом платье и с розеткой распорядительницы на правой стороне груди. — У меня рука уж навыкла… на-в-ы-кла… — сжав губы и откидывая ежеминутно голову, чтобы лучше видеть, мазала она белилами по тонким чертам лица Ненси. — Я грим отлично изучила, отлично!

Но под искусными руками отлично изучившей грим Ласточкиной хорошенькая Ненси превратилась чуть не в урода: белое, красное лежало лепешками, нос сделался длинным, широкие, черные, как чернила, брови резкими полосами тянулись по белому, как бумага, лбу…

Ласточкина была в восторге от своего произведения.

— Вы не смотрите, что отсюда резко — оттуда будет только-только в меру… театр большой.

Но Марья Львовна прямо испугалась безобразного вида своей любимицы и не знала, что делать, так как в искусстве гримировки была совсем неопытна.

По счастию, в уборную легкой сильфидой впорхнула Серафима Константиновна, тоже участвовавшая в этом спектакле.

Увидя свою прелестную «Весну» в таком ужасном гриме, она иронически усмехнулась и, несмотря на энергичные протесты Ласточкиной, уничтожила всю ее художественную работу. Она сделала Ненси совершенно бледной, сильно увеличив ее глаза, что придало всему лицу несколько странное выражение, но сохранило его красоту.

— Courage, courage!^[160]– подбадривал Ненси преобразившийся в генерала Эспер Михайлович.

— Советую вам… как вчера… глоточек, другой, — тихо, но многозначительно шепнул точно пришитый к хвосту Ненси Пигмалионов.

Ненси не видела, не слышала, не понимала ничего — она была точно в чаду. Сердце ее прыгало и замирало, ноги дрожали, подкашиваясь…

Большой зал, с уменьшенным, сравнительно со сценой, светом ошеломил ее. Однако, она не сробела, и не по вчерашнему — бойко повела свою роль, мило конфузясь, но не это трусости, а от новизны и непривычки.

Вдруг, среди самой оживленной своей сцены, она внезапно остановилась, устремив в одну точку испуганные глаза. Точка эта была лицо Войновского, скорее угаданное, чем увиденное Ненси в полутьме широкого зала. Но это было одью мгновенье. Какая-то дикая злость охватила все ее существо, а бес самолюбия зажег огнем ее глаза и речи… Она почувствовала себя сильной на этих, стоящих выше всей остальной толпы, подмостках, а главное — выше его.