Багдадский вор (Трилогия)

Белянин Андрей Олегович

– Братва, а мне не плеснёте на помин души?

– Не наглей, уважаемый… – вежливо, но строго ответил разливающий. – У тебя своя работа, у нас своя. Имеют право честные мусульмане празднично отметить победу или проигрыш?

– Да, но ведь Аллах запреща…

– А мы по чуть-чуть!

Оболенскому ничего не оставалось, как захлопнуть варежку и направиться к апартаментам Шехмета. Лично у меня во время всего рассказа чесался язык спросить Льва, почему же нигде (ни у конюшни, ни у казарм, ни при входе в штаб-квартиру начальника городской стражи!) ему не встретилось ни одного часового?! Неужели всё подворье, кроме двух легковерных любителей поспорить, спало беспробудным сном? Оказывается – да! Часовые были, но совершенно бесстыже спали на своих постах в обнимку с копьями, укрываясь круглыми щитами. Двое у входа в казарму, один у конюшни, четверо у главных ворот, а ещё двое на пороге шехметовского особняка. Почему спали, вопрос отдельный… Но мы ещё к этому вернёмся, а пока наш герой, беспроблемно проникнув в помещение, едва ли не ногтем открыл длинный кованый сундук и вынес шесть тяжёленьких мешочков с денежками. То есть

практически всю войсковую казну городской охраны. Четыре мешка он положил перед восторженно икающими стражниками, а два тихонечко припрятал под мышками. Если золотарь что и заподозрил по несколько раздувшейся фигуре Багдадского вора, то возникать с обличениями не стал, а просто предложил за это выпить! По чуть-чуть, по-мусульмански… Льва такое развитие событий даже устраивало, ибо в его душе зрел план. То есть попросту удрать через забор он мог уже раз двадцать, но уйти из шехметовской темницы и ничего не взять на память… это было выше его сил! Причём следовало так взять на память это что-то для себя, чтоб оно на веки вечные врезалось в память не ему, а всем прочим. (Длинное предложение и немного сумбурное выражение мысли, но я стараюсь сохранять стиль рассказчика…) Так вот, делая вид, что он кругами движется к конюшне, Оболенский исподволь усеивал двор серебряными дихремами. За ним не особенно следили, ходит на верёвочке, и ладно… Когда деньги кончились, даже луна покосилась в удивлении – вся территория городской охраны напоминала теперь звёздное небо! Холодный матовый свет, отражаясь в серебряных монетах, создавал полную иллюзию Млечного Пути и прилегающих созвездий. Оболенский удовлетворённо подмигнул бледной спутнице Земли – его творческой душе нравились подобные параллели… С лошадьми тоже проблем не было, Лев обматывал им копыта тряпками и выпускал по одной, хотя на тряпки пришлось рвать свою же чалму муфтия и халат. Собственно, там и было-то всего десять скакунов. Городская стража ходила по узким улочкам пешком, а десяток всадников использовался крайне редко, как мобильный, вспомогательный отряд быстрого реагирования. Хлопоты доставил только злобный арабский жеребец белой масти, подарок Шехмету от самого эмира. Капризная зверюга попыталась лягнуть Оболенского, а когда дважды промахнулась, то успешно цапнула его зубами за полу уже порядком укороченного халата. Не вступая в диспуты, конокрад просто врезал кулаком по бесстыжей морде, и, мигом присмиревший, озорник пошёл за Львом, как собачонка. Факт разгуливания лошадок по двору «отмечающие» правоверные встретили удовлетворённым гулом. Видимо, понятие «по чуть-чуть» у них немного сместилось в сторону «еще чуть-чуть и…». Краса воров Багдада понял, что пришло его время. Золотарь куда-то исчез, а двое умилённых стражников, повизгивая, уже вовсю «делили» выигрыш.

– Ты… не справился, да… Не оправдал… мало украл! Совсем мало, ай-яй… у Шехмета ничего не сумел взять…

– Алло, парни! Кончайте пить, а то нахрюкаетесь так, что даже хрюкать не сможете (пардон за каламбур!). Иду я к вашему начальству, иду… Напомните только, что именно я должен там спереть?

– Чалму!

– Шаровары…

– Не-е-т, чалму…

– Да шаровары же, раздери шайтан твою душу! – упёрлись оба стража, но лишний шум абсолютно не входил в сценарий Оболенского:

– Кончайте бузить, наимудрейшие! Будь по-вашему, я принесу и то и другое.

– А мы… будем тянуть тебя за верёвку! – посовещавшись, решили стражники. – Ты… упадёшь и… всех разбудишь, а… а мы заберём осла!

– Не спешите, почтеннейшие, – холодно осадил хитрецов подоспевший чистильщик сортиров. – Вот мой осёл и вот мои деньги, но недостойно таких благородных воинов мешать честному спору. Подумайте, если великий господин Шехмет проснётся и обнаружит в своих покоях Багдадского вора, то на кого обратится его гнев?

– На… наши головы… – покаянно признали оба. – А и… чё же нам делать?

– Идти с ним и держать верёвку крепче, – деловито посоветовал золотарь. – Если кто-то проснётся – вы скажете, что поймали вора, накинув ему аркан на шею!

– Вай мэ-мэ! Ты в-воистину мудр! Хоть одежда твоя… зловонна, но разум… светел, ик!

Лев только пожал плечами, разделяя нетрезвый восторг стражей порядка, и безропотно взял их с собой. Уже подходя к распахнутому окну, он обернулся, краем глаза отметив, как в двух чанах, висящих по бокам у крепенького ослика, быстро исчезли все четыре мешочка с войсковой казной. Больше удивляться было нечему… Оставалась мелочь – проникнуть внутрь и совершить акт кражи. Спальню главы городской стражи Оболенский нашёл быстро, а поднадоевшую петлю с собственной шеи снял заранее, но не выбросил. Господин Шехмет, утомясь от дневных трудов, праведно храпел, утопая в шёлковых подушках, а в это время его бессовестно грабили. Лев взял самый красивый халат, расстелил его на полу и набил всем ценным, что только попалось под руку. Потом аккуратнейшим образом завязал конец верёвки на голой лодыжке спящего и, закинув узел с вещами за спину, прошёл через весь дом на противоположную сторону. Там отыскал окно, выходящее на улицу, и, высунув нос, увидел ожидающего внизу чистильщика.

– Лови! – Тюк с краденым плюхнулся в сильные руки Насреддина. – А ты думал, я тебя не узнаю?

– Там, на базаре, ты спас мою жизнь, а сейчас я спасаю – твою. Клянусь аллахом, на этом мы в расчёте! Может быть, разбежимся, пока не поздно, Лёва-джан?

– Поздно, Ходжа…

* * *

Юность, увы, быстротечна. Старость, впрочем, тоже не навсегда…

Бытовое наблюдение

О том, что произошло во дворе городской стражи, наутро знал весь Багдад. Шум был такой, что скрыть произошедшее не оказалось ни малейшей возможности. Сам эмир потребовал немедля вызвать к нему высокородного Шехмета для получения

полного отчёта о бегстве закоренелого преступника и страшном переполохе, взбудоражившем весь квартал. Благородный начальник городской стражи заявился по приказу, отчаянно хромая на левую ногу. Что он мог рассказать? Где-то под утро, ещё до пения петухов и муэдзинов, неведомая сила сдёрнула его спящего с постели и, проволочив за ногу по всему дому, буквально вышвырнула во двор! От его диких воплей из казармы высыпали заспанные стражники. По двору бегали возбуждённые криками кони, а вся земля была усыпана серебряными дихремами. Может быть, поэтому причину тревоги было трудно установить… Вроде бы за верёвку, на которой выудили командира из его же дома, держались двое страшно удивлённых охранников. Впрочем, оба тут же сумели затеряться в толпе, подбирающей монеты. Навести порядок сразу не удалось, ибо воплями мученик сорвал себе голос, а ногу так вообще едва ли не вывихнул. (К слову сказать, определённую роль сыграл и тот факт, что в нижнем белье господин Шехмет уже не производил такого грозного впечатления…) Встревоженные соседи прибежали кто в чём, с палками в руках, думая, что началась война. Когда общая толкотня кое-как угомонилась, было проведено тщательное расследование первопричин. Оно привело к печальным результатам: из погреба в кухне вытащены все кувшины с вином (в одном – едва на донышке, три прочих – в целости), похищена вся войсковая казна (за исключением того, что осело за пазухой у стражи); из конюшни выпущены кони (впрочем, все на месте, во дворе), а из покоев самого Шехмета пропало: шесть халатов парчовых, шесть кальянов серебряных, шесть сабель, усыпанных бриллиантами, шесть пар дорогих сапог, украшенных жемчугами, и шесть ночных горшков из чистого золота. (Общий список был представлен пострадавшим лично эмиру, который тут же приказал выплатить компенсацию за счёт казны.) Также нашли девятерых часовых, опоённых банджем (сильнодействующим наркотиком, вызывающим глубокий сон). Кроме того, обнаружилось бегство того самого Багдадского вора. Не иначе как ему помогли бежать безбожные дэвы или иблисы, ведь зиндан был прикрыт решеткой и заперт на засов. Виновных – традиционно нет… Это самое главное, остальное – детали… Согласитесь, что если в дело замешаны «нечистые силы», то говорить действительно не о чем, ибо их к ответу не призовёшь?! Говорят, в тот день эмир Багдада, величественный и осенённый благодатью Селим ибн Гарун аль-Рашид, впервые познал некоторое беспокойство и даже слегка поёрзал на своём троне из слоновой кости…

Оболенский и Ходжа Насреддин отсыпались в дешёвом караван-сарае, среди грузчиков и погонщиков верблюдов. От пережитых волнений прошлой ночи они оба повалились как убитые, привязав Рабиновича в уголке у забора. Осёл золотаря не являлся завидным объектом для угона, и краденые деньги в его чанах находились в полной сохранности. Шехметовские вещи, завязанные в помятый халат Оболенского, использовались как общая подушка. Двух друзей теперь уже вряд ли что могло рассорить, но даже во сне Лев все-таки поворачивался к Ходже спиной. Оно и правильно, на этот раз «домулло» явно переусердствовал с маскировкой, и хозяин караван-сарая даже поначалу вообще не хотел его пускать. Зловонный запах пришлось компенсировать тремя таньга вместо обычной одной.

…Встали уже после обеда. Их разбудил башмачник Ахмед, он принёс новую одежду для Оболенского, ибо вновь появляться на улицах в изорванном платье муфтия было рискованно. Вкратце пересказав базарные сплетни, «изготовитель качественной обуви» поспешил обратно, захватив с собой тюк с краденым добром. Пока его «явочная квартира» была ещё довольно «чистой», все порешили на время переселиться туда и «залечь на дно».

– Слушай, Ходжа, когда ты мне сказал «новая одежда», ты пошутил? Это у тебя юмор такой специфический, да?! – не переставая ворчал Лев, плетясь в хвосте у Рабиновича. На его широких плечах косо сидела грязная кожаная безрукавка, а бёдра были попросту обёрнуты дряхлой козьей шкурой. Единственно достойным предметом являлся длинный, в десять метров, пояс из грубой красной ткани, обмотавший крепенькое пузо Багдадского вора раз восемь.

– Ты – нищий грузчик, – терпеливо напоминал Насреддин, по-прежнему изображающий золотаря. – Опусти голову, согни спину и ссутуль плечи – у тебя походка визиря!

– Но я и есть потомок древнего дворянского рода! – огрызнулся Оболенский, взбивая босыми белыми ногами пыль.

– Ай, клянусь Мухаммедом, я впервые слышу о ворах-аристократах! Да не выпячивай грудь и не задирай подбородок – люди твоего сословия не должны высовываться…

– Ха, вот ты бы видел, как одевают грузчиков в престижных инофирмах, я вот… где-то видел… Но не помню: где?!

– Тогда заткнись и улыбайся с покорностью, о сын греха… – елейным полушёпотом пропел «золотарь». – Не видишь, к тебе идёт наниматель!

И вправду, к ним навстречу чинно шествовал старичок, худой, как кочерга, но, судя по одежде, человек состоятельный. Его лицо напоминало переспелую коричневую грушу, узкий лоб был изрезан морщинами, а костлявый подбородок украшен длинной профессорской бородкой. Вкупе с неприятно сверлящими глазками и жёлтым зубом, торчащим напоказ, дедуля откровенно напоминал находящегося на задании пожилого и траченного молью демона. Такие вот и шастают по азиатским базарам, предлагая доверчивым мусульманам весь мир, если только те отступятся от ислама и продадут свою бессмертную душу…

– Так вот они какие – саксаулы… – понимающе протянул Лев.

– Аксакалы! – сквозь зубы выдохнул Ходжа. – Когда же я тебя выучу самым простым понятиям?!

– Джинн – учил, дед – учил, башмачник – учил, теперь ещё и всякий ассенизатор учить будет… – скорбно буркнул наш вор и сделал ангельское лицо – потенциальный наниматель вперился в него узкими, колючими глазками.

– Ты пойдешь со мной! – Богатый старик удовлетворённо оценил рост и руки мнимого грузчика. Оболенский кинул косой взгляд на друга, тот опустил ресницы – соглашайся.