Багратион
Шрифт:
Ворожейкин и станичник неслышно ползли к дороге, волоча под локтями тяжелые дротики. "Хранцы!" - молнией пронеслось в казачьих головах.
Вскоре по выезде из лагеря споры Муратова с Раевским приняли серьезный характер.
– На Западе расчет всей жизни - на чертеже и в логарифмах, - говорил Раевский, - там бессонница и труд ума, строгие допросы природы в застенках лабораторий. А у нас... Ради бога, Муратов, не примите моих слов по своему адресу!.. У нас - припадки вздорных вдохновений, тесная дружба с природой или детские сны на зеленых лужайках фантазии. Мать моя - внучка
Муратову не нравилась холодная насмешливость рассуждений прапорщика. Было в ней что-то, больно задевавшее его простодушную горячность...
– Странная идея! - с сердцем сказал он по-французски. - Попробуйте сами не думать. Но не советуйте этого по крайней мере другим!
Если бы не обуревавшие Муратова чувства, он должен был бы признать, что соображения Раевского никогда до сих пор не приходили ему в голову. Она была так устроена, что переполнявшие ее свободные мечты положительно не оставляли места для философского раздумья. Но сегодня все шло вверх ногами. Вероятно, Раевский уловил смешную сторону возражений Муратова, - он рассмеялся с обидной веселостью в тоне.
– Думать полезно только для того, чтобы не погрязнуть в мусоре жизни. А в остальных отношениях это так же бесплодно, как сдувать пыль с письменного стола, - ведь она непременно покроет его опять. Однако есть люди, для которых ни о чем не думать - то же, что размышлять. Они мало выигрывают от этого, зато и другие ничего не теряют...
От этих дерзких слов Раевского, как от холодной воды, внезапно остыли в Муратове гнев и досада. "Нет, не под силу мне спорить с этим мальчишкой! подумал он. - Эх, кабы померяться нам сердцем и душой!"
– Бог весть, что станется с вами дальше, Раевский, - тихо проговорил он, - но мне жаль вас. Наслаждение жизнью вам недоступно, - душа ваша мертва. Скучно, очень скучно будет существовать вам...
Желтоватое лицо Раевского сморщилось, точно от боли. Но голос его продолжал смеяться.
– Я не люблю, когда меня жалеют, и мне трудно оценить по достоинству вашу трогательную доброту, Муратов. А наслаждаться жизнью могут лишь те, кто не дорожит ею. Я - из их числа. Следовательно...
Он помолчал и добавил совершенно серьезно:
– А впрочем, пожалейте меня, Муратов! Я заслужил этого тем, что появился на свет, не ведая зачем. Мои родители благодарили бога, не зная за что. Глупо! Жалейте, если вам хочется. Это удивительно, что мы нынче не поссорились. Cela tient du prodige{19}!
Муратову стало неловко и тягостно. Нет, ему и Раевскому не понять друг друга! И, чтобы закончить этот неприятный разговор, он сказал:
– II me semble que je meurs de soif{20}!
Раевский ничего не ответил. Бросив поводья, он плелся позади. Вдруг кобыла его рванулась в сторону, и он чуть не вылетел из седла.
– Ах! - отчаянно крикнул Муратов. - Боже мой!..
Пика Ворожейкина вошла в его спину между лопатками. Острый наконечник ее торчал из груди
– Не надо!..
Его голос был беззвучен, как падение пепла.
– Н-не надо...
Глава восьмая
"Ее высокоблагородию Анне Дмитриевне Муратовой, в городе Санкт-Петербурге, у Пяти Углов, в доме генеральши Леццано.
Hetty, милая сестра моя! Не знаю, как начать... Ищу и не нахожу слов. Отечество наше воюет. Ты - русская. Укрепи сердце мужеством. Жертвы неизбежны, - без них нет ни чести, ни славы, ни спасения. Сегодня в ночь к нам привезли тяжко раненного Поля... Память дружбы не боится испытаний. Ужасные подробности совершившегося не умрут раньше меня. Они поистине ужасны, но вместе с тем и бесценны. Слезы облегчают душу, - плачь, бедная Netty, и слушай печальный рассказ мой...
...Офицер, который привез Поля с места, где он был ранен, не решился выдернуть из его могучей груди пику - это страшное орудие горестной ошибки. Лекаря находят, что этим он спас Поля от немедленной гибели: пока рана закрыта, раненый живет. Поэтому пика и не вынута до сих пор... Фамилия офицера - Раевский, он сын командира седьмого корпуса.
...Сердце Поля, певучее, как соловей, не умолкает. Сколько раз принимался он говорить о тебе, Netty! Ему не под силу говорить громко, следовательно, он шептал. Но разве люди не кричат шепотом?..
...Я с отвращением представляю себе, какие глупые толки поднимутся в Петербурге по поводу необыкновенных обстоятельств этого несчастья. Прекраснейший из русских офицеров сражен рукой соотечественника. Il est cosaque! Oh, sort injuste!{21} Сколько поводов для самой прискорбной болтовни, от которой злая случайность станет еще злее. Действительно, подобные вещи могут происходить только в нашей удивительной стране, где даже бранят французов по-французски. Катастрофа с Полем была бы невозможна, не будь мы так далеки от нашего народа. Возмутительно, что нам легче говорить на языке наших врагов, нежели на своем собственном. Но... ведь не мешает же нам это ненавидеть французов и драться с ними совершенно по-русски! Нисколько! Кто же прав и кто виноват? Не знаю! Мои мысли путаются...
...Начальник штаба нашей армии, граф де Сен-При, пытался выведать у Поля имя ранившего его казака. Но откуда Полю знать это имя?
– Скажите по крайней мере, мой бедный друг, - спрашивал граф, - как выглядит ранивший вас злодей?
На бледном, истомленном страданиями лице Поля мелькнула улыбка - добрая и светлая.
– Я не помню его лица, - простонал он. - Было темно... Не помню, граф.
Однако, когда я через минуту наклонился над ним, он шепнул мне чуть слышно:
– Я узнал бы беднягу из тысячи! Netty! Je ne 1'ai jamais vu aussi beau qu'ence moment!{22} Часто ли встречается на свете такое полное и чистое всепрощение?