Багровые ковыли
Шрифт:
Павел отозвался. Кириллов отвел его в сторону, под осыпающуюся кручу, что нависала над шаландами.
– Пойдешь вместе с полком, – сказал Кириллов. – Нам каждый командир сейчас в зачет. Ну хоть адъютантом у комполка. Тебе не привыкать адъютантом.
– Понял, – с радостью отозвался Кольцов.
– И иди на прорыв, и дальше. Займешь Перекоп – будешь героем… Только так: ты меня не видел и не слышал, ясно?
– Ясно. Даже очень.
– Греца поблизости нет?
– Где-то тут слоняется. Потерял меня в сутолоке.
– Ну
И Кириллов вскарабкался, помогая себе руками, по крутой, только ему одному известной тропке вверх.
А Кольцов спустился к берегу, тронул за рукав Ильницкого.
– Женя, – прошептал он, – возьмешь меня в свой штаб? Пригожусь.
– Какой может быть разговор! – отозвался комполка. – Будешь при мне для поручений. Тут заварится такая каша, что иной раз на ходу посоветоваться – благое дело. – И похлопал Кольцова по спине. – Капитан Кольцов, я рад, что вы со мной. Не ожидал.
Наверху прокричали, предчувствуя рассвет, третьи петухи. Им отозвались петухи на той стороне Днепра, в Любимовке и Каховке. И понеслась перекличка – то здесь, то там.
Особист Грец находился совсем неподалеку. Он помогал красноармейцам грузиться, поддерживая их, когда, утяжеленные подсумками с патронами и гранатами, они переваливались через шаткие борта суденышек. Грец видел, как пришел Кириллов, и, хотя не разобрал, о чем шептался его начальник с Кольцовым, понял, что его подопечный остается в полку.
Придется и ему, Грецу, плыть на ту сторону. Что ж, ему не привыкать к боевым делам. Что бы там ни было, но Кольцова он от себя не отпустит.
Кириллов же тем временем взобрался на гребень днепровской кручи, думая о том, что дело таким образом разрешается пока без осложнений. А как будет дальше, покажет время. Он не хотел связываться с Кольцовым, участвовать в аресте и прочих неприятных действиях. Неизвестно ведь, чем потом это может обернуться, какими последствиями. Землячка, Троцкий, Дзержинский, они там разберутся или не разберутся, а спросят все равно со стрелочника.
А Кольцов либо геройски проявит себя в бою (тут, чувствовал Кириллов, все оставшиеся в живых будут героями), либо погибнет как смельчак. Вот и решение вопроса. Пусть потом Грец пишет свои злобные докладные хоть самому Троцкому.
До трех часов, начала артиллерийского удара и переправы, времени оставалось совсем немного. Сверху, с обрыва, было видно, как за скоплением темных тел на берегу, за линией шаланд и понтонов, в тихой днепровской воде, слегка извиваясь и покачиваясь, проворачивается и уходит за край реки Великий Воз – Большая Медведица.
Павел ощущал, как к нему возвращается забытое волнение. Последние минуты перед атакой. Казалось, в самом сердце, ведя счет времени, неумолчно тикают часы.
Он обдумал все, что происходило с ним за последние дни, и приходил к выводу, что сделанное им было не напрасно и должно принести свои плоды. Конечно,
Мысли его вернулись к Лене. Все-таки надо было решиться и отправить ей весточку. Случись ему погибнуть, она останется в неведении и, может быть, будет думать, что он просто забыл о ней. Нет, погибать ему никак нельзя. Еще столько всего впереди! Он хотел бы дожить до мирных дней. Как и многих людей, воевавших уже шесть лет и успевших привыкнуть к такому существованию, мысли о мирной жизни и манили, и пугали.
Но как все же интересно заглянуть в это не столь отдаленное будущее! Однажды утром проснуться и ощутить другое небо, другие краски, другие голоса. Мир.
Ладно, отставить! Через минуту-другую – бой. Конечно, пуля – дура… Он взглянул в полузатянутое какими-то белесыми клочьями – то ли туман, то ли облака – небо и увидел помигивание далекой звезды. Той самой, харьковской, тревожной. Она и здесь с ним. Павел загадал: вот если сейчас в этом темном колодце, образовавшемся среди клочьев, промелькнет метеорит, значит, все будет хорошо.
Но просвет постепенно затягивался. Уже раздалась наверху чья-то негромкая команда. И в эту самую секунду чиркнула о темный коробок небесная спичка, искорка разгорелась и понеслась через полынью в облаках и, улетев за край, еще успела посветить ему сквозь белесую вату. Словно дожидаясь этой падучей звезды, как сигнальной ракеты, ударил с высокого берега первый залп.
Глава одиннадцатая
Павел Кольцов давно не участвовал в настоящих боях. Он знал, что после первых разрывов, после насвистывающих мелодий от пролетающих пуль эта сжатая в глубине тела болезненная пружина расслабится, отпустит плавно и мягко – и все существо охватят азарт, ярость и небрежение к смерти или к ранению.
Так пугала когда-то его, мальчишку, ледяная полынья на Крещение, если выдавались морозы. Темная, стылая вода. А окунешься – и ты бодр, весел, и по жилам течет кипятковая кровь.
Женя Ильницкий отдал все распоряжения и теперь вел с Кольцовым неспешный, как бы праздный разговор – тоже, видать, волновался, но старался скрыть свое состояние.
– Я этот полк недавно принял, на переформировании, – говорил он. – Не успел еще вжиться, людей посмотреть, себя проявить. Видал, парни в драных рубахах, штаны сборные – от гусарских чикчирей до деревенских холщовых. Нехорошо. Но мы это поправим, дай срок.
Кольцов с удовольствием слушал этот граммофонный, механический шепоток. От него теплело на душе. До сих пор в Кольцове жило удивление: надо же было ему старого друга встретить – и где? Да еще вместе, как пять лет назад, в атаку идти. Плечом к плечу.