Багряные зори
Шрифт:
Долго крутил полицай ручку телефона, но Ракитное упрямо молчало.
Только через полчаса дозвонился рябой, попросил к телефону следователя Божко.
— Иван Ефимович, — сказал полицай, — за блокпостом военный эшелон сошел с рельсов!
— Знаю, — сердито ответил следователь. — На место выехала ремонтная команда, начальник полиции и усиленный наряд жандармерии.
— Я задержал преступника, — скороговоркой сказал рябой в трубку. — У него ключ и молоток, которые вы дали, — перевел
— Какой ключ, какой молоток? Что ты мелешь? Что с тобой? Ты пьян?!
— С самого утра и капли не было во рту! А он говорит — ключ, молоток ему дали вы и приказали разобрать рельсы.
— Брехня! — прохрипело в трубке. — Снова Сокальский под меня яму роет.
— Да не Сокальский, — вспотел от напряжения полицай, — вишь ты, Бучацкий.
— Бучацкий? Какой Бучацкий?
— Володя, тот мальчишка, которого я три дня тому назад к вам привозил!
Трубка надолго умолкла. Наконец будто из погреба донеслось:
— Ты меня слышишь, родненький? — изменился в голосе Божко.
— Слышу, Иван Ефимович, слышу!
— Где он?
— Я его, вишь, замкнул на замок!
— Об этом никто не знает?
— Нет!
— Свяжи ему руки, тряпкой заткни рот, на подводу — и немедленно ко мне. И никому ни слова.
Полицай повесил трубку, снял шапку, вытер густой пот со лба.
— Ничего, вишь, не понимаю, — пробормотал рябой под нос и пошел открывать сарай.
Снял замок, толкнул ногой дверь.
— Выходи! — крикнул.
Но из темноты никто не выходил и не отзывался.
— Выходи, говорю тебе! — опять окликнул полицай.
И снова молчание.
Полицай включил фонарик, вошел в сарай, осмотрел все углы и остолбенел. На полу валялся замасленный брезентовый плащ, куски битого стекла от разбитого под самым потолком оконца. Рябой поднялся на цыпочки.
— Да здесь же и кот не пролезет! Как же он смог? — испуганно прошептал.
С неба сквозь разбитое окно полицаю игриво подморгнула звезда, словно издевалась над ним…
Вышел на улицу, снял карабин с плеча и трижды выстрелил вверх.
«Что же я скажу следователю?» — мучился рябой, направляясь в помещение полиции.
А в тесной накуренной комнате жалобно надрывался телефон.
Полицай подошел и как-то нехотя снял трубку.
— Ольшаница, Ольшаница! — кто-то кричал безнадежно.
— Я слушаю! — ответил рябой.
— Это Ольшаницкая кустовая полиция?
— Ольшаницкая, Ольшаницкая!
— Передаю приказ: с сегодняшнего дня объявлена эвакуация всех учреждений, полиции тоже. Направление движения на Таращу. Красные стремительным штурмом захватили Белую Церковь и идут на Ракитное.
Рябой побледнел. Ударил трубкой о стену и бросился к двери.
Теперь
ВРЕМЯ РАСПЛАТЫ НАСТАЛО
— Н-но, гнедые! Н-но, родненькие!.. — нетерпеливо дергая вожжами, размахивает кнутом дородный мужчина.
А в ответ мягкий перестук комьев снега о днище саней.
Мелькают вдоль дороги запорошенные снегом деревья.
Вся земля вокруг занесена снегом — изрытая, ископанная, металлом испорченная, огнем сожженная…
В синем небе, отливая прозрачным светом, повисла над Ольшаницей луна.
Сильный порыв ветра, с боку налетевший на сани, бросил в лицо большую охапку снега. И снова приглушенное:
— Но-о, родненькие!..
А в ответ ворон с высокой ветки: «Кар-р… Кар-р…»
— Будьте вы прокляты! — подбадривая себя, громко выругался дородный, ударил кнутом гнедого и оглянулся.
Утопая в глубоком снегу, стоят старые вербы, а между ними в разных направлениях петляют заячьи и лисьи следы.
Ветер снегом метет, сугробы наносит, дорогу преграждает.
Сани легко съехали с бугра, и полозья мягко покатились по гладкому зеркалу озера.
Забеспокоились гнедые, захрапели и остановились.
Дородный вытащил из-под дерюги автомат, присел возле саней.
На дороге, за кустом ракитника, что-то темнеет. Вдруг ночную тишину, как ножом, разрезал протяжно-долгий вой: «У-у-у-у-у…»
«Волк! — быстро сообразил дородный. — Волк… Впрочем, сейчас лучше с волком повстречаться, чем с человеком», — подумал он.
Навел автомат на куст, долго целился.
Та-та-та-та… — послышалось вокруг.
Волк подскочил, но тут же упал и больше не подымался.
Вздрагивая, рысцой побежали лошади.
«Сейчас волки злые, — подумал дородный, — да и сам я теперь, как волк!»
Луна скатилась с высоты, зацепилась за ветви и повисла на них; зловещий лес подступил с обеих сторон, подошел к самой дороге.
Натянул дородный вожжи, ударил батогом один раз, другой… Кони рванули — едва удержался в санях — и дружно взяли вскачь.
Рассвело.
Выскочили лошади за поворот и чуть было не врезались в завал.
— Стой! — раздался голос, прозвучавший как взрыв. Дородный кинул батог, схватил автомат и бросился в лес.
— Стой, стрелять буду! — снова прокатилось эхо. Притаился за деревом, прижал автомат и, не целясь, застрочил.
Потом осторожно отполз к сосне и послал вторую очередь.
Завязалась перестрелка. Теперь уже с обеих сторон неслись автоматные очереди. Подымали пули сухой колючий снег, ударялись о вековые сосны, словно майские жуки о стены.