Бахмутский шлях
Шрифт:
Не помня себя от радости, я затанцевал на сарайчике и закричал:
— Мам, смотри, наши дают немцам жару!
Еще последняя тройка самолетов не скрылась за горизонтом, как с высоты с душераздирающим воем стали падать бомбы. Я присмотрелся и насчитал двадцать шесть тяжелых бомбардировщиков. Вокруг них неуловимыми ласточками шныряли истребители. Земля раз за разом вздрагивала от взрывов, над аэродромом поднялся большой столб черного дыма. Горели самолеты и склад с бензином.
Не
— Слезь, негодник! — ругала мама, стоя внизу и грозя мне хворостиной. — Увидят немцы, они живо тебя снимут оттуда. Слезь, говорю!
Я нехотя повиновался, слез с конька, но с сарайчика не сошел, стоял, пока не стало смеркаться. Над аэродромом взлетали в небо большие клубы огня и черного дыма, один за другим следовали взрывы.
Взяв кукурузу, я полез на чердак. Здесь было душно, от раскаленной за день черепицы несло как от жарко натопленной печки. Я стал ногой сгребать в кучу высохшие стебли, чтобы на их место разбросать свежие, как вдруг услышал позади себя шорох. Вздрогнув, я оглянулся.
— Не бойся, Петро, это я, — послышался тихий голос, и из-за толстого ствола трубы показался человек.
Я от страха присел на кукурузу. «Неужели бабка Марина права — на чердаках водятся домовые?» — подумал я.
Человек вышел на свет, и я не столько удивился, сколько обрадовался, что «домовой» похож на дядю Андрея.
— Дядя Андрей! — закричал я.
— Тише ты, — зажал он мне рот рукой. — Разве можно орать?
— Откуда вы, оттуда?
— Оттуда, — кивнул он головой.
— На парашюте?
— Разве это имеет значение? Пешком… — улыбнулся он.
— Если на парашюте, его можно разрезать, сшить платье и отвезти променять на хлеб, — объяснил я. — А вы что — партизан или, может, разведчик?
— Подожди, не все сразу. Дай хоть что-нибудь мне спросить…
— А то у нас совсем партизан нет.
— Нет? — удивился дядя Андрей и хитро сощурил глаза.
— Нет, — убеждал я его. — Мы с Митькой хотели убить коменданта. Да разве из поджигалки убьешь? Глаз себе Митька чуть не выбил — и все. А теперь мы готовимся освободить пленных из лагеря. Только нагана нет. У вас есть наган?
— Есть.
— Один?
— Один.
— Жалко. Если б два, вы б нам один дали.
— Обязательно. — Дядя смотрел на меня ласковыми глазами и крепко сжимал мое плечо. — Это какой же Митька?
— Горшков, их хата на углу стоит.
— Отец машинистом работал? Знаю. — Дядя помолчал. — Тут немцы поблизости где-нибудь стоят?
— Нет. На нашей улице редко они останавливаются. А у нас всего лишь одни раз стояли, да и то не настоящие немцы.
— Как не настоящие?
— Австрийцы.
— Плакали, говоришь? — переспросил дядя.
— Плакали.
— Почувствовали, значит, как с русскими воевать.
— У нас сейчас пленный живет.
— Какой пленный?
— Обыкновенный, наш русский, из лагерей. Мама сказала, что это наш Лешка, его и отпустили.
— Так просто? — удивился дядя.
— Нет. За взятку отпустили. Ну сейчас там уже не то, и близко не подпускают к лагерю.
Дядя Андрей покачал головой, то ли удивляясь, то ли сожалея о чем-то.
— Ну, а что этот пленный, куда он смотрит? — спросил дядя.
— Как куда смотрит? — не понял я.
— Ну, чем он занимается, что говорит, что думает дальше делать?
— А! Через фронт думает идти, к нашим. У него рана уже почти совсем зажила.
— Через фронт?
В этот момент меня позвала мама:
— Ну что ты там, провалился, что ли? Никак не можешь без баловства.
Я кинулся было к выходу, но меня удержал дядя. Он приложил пальцы к губам, прошептал:
— Никому ни слова, понял? Ни матери, — помолчав, он добавил: — ни Митьке.
Я кивнул понимающе головой.
— Иди. Принесешь мне незаметно воды, пить хочу.
Я спрыгнул с сарайчика, мама набросилась на меня с упреками:
— Ну что, спрашивается, делал там так долго? Домовой тебя держал, что ли?
— Домовой, домовой! Как у бабки Марины, только домовые да ведьмы на уме.
Мама удивленно взглянула на меня: что это со мной, почему я так грубо отвечаю? «И в самом деле, почему?» — подумал я. Да и получилось это как-то непроизвольно. Я был переполнен радостью и, наверное, чтобы не проговориться, скрыть возбужденное состояние, решил нагрубить. Мне стало стыдно, и я сказал как можно мягче:
— Там же надо было сухую кукурузу сгрести в кучу, сложить к фронтону, а эту разбросать.
Мама, укоризненно покачав головой, пошла в комнату.
Дядя Андрей пил с жадностью, большими глотками, кадык его размеренно двигался вниз и вверх. С уголков рта по подбородку стекали на грудь поношенной железнодорожной гимнастерки две прозрачные струйки.
Напившись, он передохнул, вытер широкой ладонью рот, подбородок, сказал:
— Хороша водица! — Дядя отставил в сторону пустую литровую эмалированную кружку, поманил меня к себе пальцем.