Баксы для Магистра
Шрифт:
Протянув руку, я взял прилипшего к стене Пашу Муханова и предъявил его Сабадаеву для опознания.
Похоже, что это окончательно деморализовало Сабадаева. Слишком много неожиданностей сразу. От обилия выстроившихся в очередь неприятностей у жуликоватого строителя пирамид, похоже, поехала крыша. Он вдруг приблизился к окну, так что я его теперь видел, и всматривался в лицо Паши Муханова, все еще не веря в обескураживающий крах операции по собственному спасению. Ну и что он мог высмотреть в предрассветной мгле? Я и
Расстроенный увиденным Сабадаев явно потерял осторожность, и эта минутная слабость дорого ему обошлась. Он был так близко от нас, что до него можно было дотянуться рукой. Что Оглоедов и проделал. Резким движением ухватил Сабадаева за ворот и рванул к себе. Сабадаев дернулся было, но поздно. Оглоедов выдернул его наружу, шмякнул об стену, и Сабадаев обмяк, а в следующую секунду Оглоедов толкнул меня на Пашу Муханова, и мы с Пашей завалились под стену, как кегли.
– Лежать! – скомандовал Оглоедов, кося настороженным взглядом в окно.
Тут и до меня дошло, что там мог быть еще кто-нибудь.
Мы лежали, затаившись, долгие несколько десятков секунд, но тихо было вокруг, словно все живое здесь вымерло. Потом я услышал, как в абсолютной тишине Оглоедов осведомился у Сабадаева:
– Ты один был в комнате?
Сабадаев ответил не сразу и за это поплатился. Я услышал, как он охнул. Наверное, схлопотал от Оглоедова оплеуху, потому что поспешил ответить:
– Один!
– Оружие в здании есть? – продолжал допрос Оглоедов.
– Нет!
Тогда Оглоедов обратился ко мне:
– Вы посторожите тут его, Евгений Иванович. А я по зданию быстренько пробегусь, провентилирую обстановку.
И он неожиданно легко для человека столь внушительных размеров влез в распахнутое окно, оставив на мое попечение Сабадаева. Понимая, что Сабадаев сейчас же пустится наутек, я бросился на незадачливого строителя пирамид, чтобы не дать ему подняться, и обрушился на него тяжеленным грузом. Сабадаев взвыл.
– Лежать! – зашипел я.
Для пущей надежности ему еще надо было бы заломить руки за спину, чтобы он не трепыхнулся, но тут я обнаружил, что сабадаевские руки надежно замотаны скотчем.
– Это кто вас так?! – опешил я.
– Мент этот! – проскулил Сабадаев.
Ай да Оглоедов! Говорил же я, что без него нашей милиции с преступностью в стране не справиться. Дар у человека. Просто талант. Хоть в следователи ему идти, хоть в патрульно-постовую службу. Везде бы сгодился. Вот Сабадаева в одно мгновение запеленал так, что никакие наручники не нужны.
Я все еще продолжал восхищаться оглоедовскими талантами, когда сам герой появился собственной персоной, только вид он имел совсем не геройский, а очень даже раздосадованный и удрученный. Оглоедов вывалился из оконного проема, плюхнулся в траву рядом со мной и вздохнул так тяжело,
– Что случилось? – спросил я.
– Я шел по коридору, – сказал упавшим голосом Оглоедов. – Тут вдруг мужик. Увидел меня, побежал. Я за ним. А он заперся в комнате, где женщина эта…
– Мария? – уточнил я.
– Ну, наверное. И детишки там еще. Не знаю – сколько. Может, пять. А может, десять. И мужик этот говорит: они – мои заложники. Приплыли, в общем.
Да что за мужик-то, господи? Я повернулся к Сабадаеву, чтобы спросить, и тут вдруг мне вспомнилось: костерок, к которому я вышел случайно, и двое мужичков возле того костерка. Один из них – Сабадаев. А второй, которого очень быстро сморила выпитая водка, – его, кажется, Гоша зовут. Он мне тогда представился Георгием.
– Георгий? – спросил я у Сабадаева. – Да?
– Да, – неохотно подтвердил Сабадаев.
– Значит, так! – решительно сказал я. – Сейчас идем туда! Вы ему говорите, чтобы он не чудил! Он отпускает заложников и сдается!..
– Не-е-ет, – замотал головой Сабадаев.
Обнаруживший оппозицию Оглоедов уже занес было кулак, но перетрусивший Сабадаев упредил удар, затараторил:
– Вы не так меня поняли! Я не про то! Я не против! Но не поможет! Гоша не послушает! Он пьяный сегодня! А пьяный Гоша – он дурной! Он не понимает ничего! Ну прям полный идиот! И ему втолковать ничего нельзя! Сказал, что это его заложники, – его теперь не переубедишь! Ему если что-то в голову втемяшится – с ним бесполезно разговаривать!
– С ним разговаривать не надо, – сжал кулаки Оглоедов. – Я ему сейчас по тыкве настучу…
– Ни в коем случае! – всполошился Сабадаев. – Не пытайтесь войти туда, где он со своими заложниками! Вы что – не поняли ничего? Он их просто убьет!
– Ну не может же быть, – сказал я с сомнением, вспомнив безобидного пьяненького Гошу, каким я видел его когда-то.
– Поверьте мне – Гоша смирный, пока у него в башке рычажок не соскочит. А как соскочит – тут не знаешь, чего от него можно ожидать.
– А у него – соскочил?
– Да. Если он заложников взял, значит, у него началось.
– Он способен детям какой-нибудь вред причинить?
– Он их убьет, – сказал Сабадаев.
Буднично сказал. Как о чем-то само собой разумеющемся. Таким тоном обычно говорят правду. И тогда я понял, что дети обречены.
Глядя на перепуганного Сабадаева, я понимал: не врет он, когда говорит о грозящей детям опасности. И лучше нам сейчас туда не соваться, не провоцировать этого чертова Гошу на ужасные поступки. Оглоедов, как человек, привыкший всегда полагаться на свою недюжинную физическую силу, еще порывался пойти и проучить хорошенько впавшего в грех терроризма Гошу, но я его удержал.