Балаустион

Конарев Сергей

Еще бы не видеть. Леонтиск ухмыльнулся: небритый до сих пор валялся на земле, судорожно сжав руками промежность. Искры только-только перестали сыпаться у него из глаз, и гримаса боли на лице бедолаги стала постепенно уступать место выражению опасного бешенства. Подошли друзья небритого, крепкие мужи средних лет, и помогли ему подняться на ноги.

– Пожалуй, пора уходить! – взял друга под руку Леонтиск. План по приключениям на сегодня был явно перевыполнен.

– Э? – не понял тот.

– Нужно рассказать командиру, что мы нашли Гранию, – нашелся сын стратега, увлекая товарища за собой.

Папирус хрустел в дрожащих сухих пальцах. Шепот, срывающийся, горячечный, тоже дрожал.

Новость

печальную, люди, вам Феб златокудрый вещает:Матери Войн роковая пора наступает. Причина —Власть над народами, сладостной боги ее сотворили.Алча ее, полководцы великие рати поднимут.Балаустион распустится, красный цветок разрушеньяГрянет погибельным часом, жестокой прольется бедоюВспыхнет огнем, разойдется чумой и оплатится щедроКровью великой, страданьями, голодом, смертью.О, благие олимпийцы!Жребий у сына изгоя – стать камнем, влекущим лавинуЧто погребет государства, поднимет державы иныеГордость надменную свергнет и силою большею сломитНесправедливую силу, что вечною быть собиралась.

Помилуйте боги. Это конец. Конец!

Свиток выпал из ослабевших рук, шмякнулся на стол, с рассерженным шелестом скатался. Эфор Полемократ, настоятель храма Афины Меднодомной, по традиции являющийся архиаретером, верховным жрецом Лакедемона, вытер трясущейся ладонью проступившую на лбу испарину. Успокоиться, нужно только успокоиться. И принять правильное решение.

Папирус, приведший уважаемого эфора в столь возбужденное состояние, был только что полученным прорицанием из Дельфийского храма. В самой древней части святилища, построенной еще до Тесея, находилась расщелина, бездонный провал, ведущий в страшное подземное царство Аида. Из провала поднимались ядовитые для любого смертного испарения, вдыхать которые могла только священная пифия, восседавшая над бездной на медном треножнике. Смертоносный воздух Тартара открывал душу пифии для откровений богов, которые жрецы храма затем записывали гекзаметром и отсылали вопрошавшему. Ответы оракула редко бывали ясными, но это прорицание, полученное всего четыре дня назад и сегодня принятое Полемократом со жреческой почтой, было исключением. Оно совершенно определенно пророчило великое – и ужасное – будущее Пирру Эврипонтиду, ибо кто еще мог быть назван «сыном изгоя», как не отпрыск сосланного царя Спарты?

Эфор снова испытал приступ опустошающего страха. Боги высказывают расположение молодому наследнику царской семьи, боги собираются этого человека невероятно возвысить, а он, верховный жрец Лакедемона, мул тупоголовый, в течении стольких лет проявлял себя врагом дома Эврипонтидов! Многочисленные знамения прошедших лет – двухголовые дети, жертвы без печени, кровавый дождь, бык, говорящий человечьим голосом – были зловещими предвестниками грядущего потрясения мира. От разных оракулов приходили смутные предсказания, возвещавшие о великой войне и великом вожде, так почему же он, Полемократ, не распознал, не понял их тайного смысла? И это с его-то опытом! Старый, выживший из ума неудачник!

Жрецу захотелось завыть, протяжно и страстно, как одинокому волку в ночь полнолуния. Подавить в себе этот животный порыв ему удалось с превеликим трудом. Боги и так разгневаны за его слепоту и тупость, не нужно давать им повода окончательно разочароваться в своем служителе. Он искупит вину – молитвами, жертвоприношениями и поступками. Да-да, поступками, благими делами! Несправедливость, допущенная им в отношении старого царя Павсания и его сыновей, должна быть заглажена. Это еще не поздно сделать,

напротив – самое время. Хвала богам, в последнее время они остерегали его от резких выпадов против дома Эврипонтидов, быть может, его служба не будет отвергнута. Сегодня же послать молодому царевичу, будущему грозному повелителю дары и предложение приватной встречи. Но сначала жертвы…

– Талай! – голос эфора прозвучал несколько визгливо. Прислужник-иерофор в девственно белом гиматионе немедленно появился на пороге комнаты.

– Белого ягненка, зеленые масличные ветви и все, необходимое для обряда искупительной жертвы. Живо!

Талай, на мгновенье согнувшись в почтительном поклоне, немедленно исчез. Эфор Полемократ, тяжело вздохнув, взглянул на лежащий на столе зловещий свиток.

– Грянет погибельным часом, жестокой прольется бедою… – верховный жрец покачал головой, отер ладонями лицо, как бы стараясь стряхнуть с себя липкую ауру испуга и тяжелых мыслей. Если собираешься обратиться к богам, душа должна быть просветленной.

Почувствовав себя готовым к обряду, Полемократ вышел в главный мегарон храма, неспешным шагом направился к величественной статуе Афины, возвышавшейся у дальней стены святилища. Несмотря на позднее время – свет, проникавший через прямоугольное отверстие в крыше, уже окрасился темно-розовыми тонами вечера – в храме находилось немало народу. У некоторых из них на одежде виднелись следы крови: видимо, эти люди пришли совершить очистительные обряды. Полемократ уже слышал об утреннем столкновении на агоре. Увидев, что некоторые из прихожан заметили его и собираются подойти, эфор изменил первоначальное намерение, решив провести жертвоприношение в заднем, закрытом для посетителей, адитоне. Верховный жрец был сейчас не в том состоянии, чтобы вести разговоры с верующими, поэтому он сбежал от них, нырнув за окованные бронзой высокие двери. Сюда, во внутренние помещения храма, никто из посетителей войти не посмеет. Деревянные подошвы сандалий Полемократа застучали по выложенному мраморными плитами полу, эхом отдаваясь под сводом галереи.

Спустя несколько минут он, одев на голову источавший свежесть масличный венок, стоял перед темным кубом жертвенника, доходившим ему до пояса. В тайном святилище окон не было, мрак разгоняли лишь масляные лампады, чадящие на высоких подставках по разные стороны установленного в нише продолговатого темного камня – сердца великого храма Афины, лакедемонского Палладия, упавшего с неба при первых дорийских царях Спарты. Как обычно, в присутствии святыни эфор почувствовал прилив благоговейного трепета и возбуждения. Сложив руки на груди, Полемократ, неотрывно глядя на Палладий, зашептал молитву:

– Афина-Пронойя, мудрейшая из владык олимпийских, покровительница дорийцев. Обращаюсь к тебе, смиренный служитель твой, с мольбою и раскаянием. Глаза мои были закрыты, и чувства глухи, но сегодня мне открылась истина, и воля великих богов, и грядущая судьба, уготованная ими славному Лакедемону. Прошу твоего прощения, светлейшая богиня…

Привязанный ягненок отрывисто проблеял. Чувствуя все нарастающее возбуждение, жрец резко нагнулся, перерезал веревку, схватил ягненка за передние и задние ноги и без усилий вскинул на жертвенник.

– …прошу твоего прощения и милосердия, светлейшая богиня, за скудоумие и невнимательность к знамениям, которые ты посылала…

Ягненок еще раз протестующе бекнул, взбрыкнул, пытаясь встать на ноги, но жрец крепко удерживал его. Нежная шелковистая шерстка приятно щекотала пальцы.

– …пусть эта чистая кровь искупит мою нечаянную вину, что произошла не от недостатка почтения, а от человеческого убожества, коему недоступна грандиозность замысла великого божества…

Пальцы эфора нащупали морду животного, задрали ее кверху. В правой руке привычной тяжестью ощущалась рукоять острого, как бритва, широкого костяного ножа. Блики пламени светильников двигались на матовой поверхности черного камня.