Балаустион

Конарев Сергей

Голос Пирра звучал, словно колокол, ударяя по слуху, по нервам, находя отзвук в каждом сердце.

– И вы, дорогие сограждане, вы знаете, что ваш царь невиновен, что он любит вас всех и мечтает вернуться в милый город и встать, как и прежде, с доблестью и честью, с мечом и щитом на страже родных очагов! Так услышьте же, лакедемоняне: очень скоро ваше мужество понадобится нам снова. Через двадцать дней, двадцать третьего посидеона, состоится заседание синедриона геронтов, на котором будет решаться судьба государя Павсания, моего отца. Вашего отца, доблестные дорийцы! И если вы любите его, если вы хотите, чтобы

он вернулся, чтобы мы жили, как и встарь, покровительствуемые богами, коим любы доблесть и честь, и жизнь ваша стала такой, как прежде – придите на этот суд, и поддержите дом Эврипонтидов, вашу свободу и вашу славу!

Площадь взорвалась.

– Придем! Хотим Павсания!

– Слава Пирру, слава! Хей!

– Ур-ра-а!

– За правое дело!

– Долгие лета Эврипонтидам!

– Пирра – в цари!

И даже:

– Долой Агиадов! – этот одинокий вопль вызвал судорожную команду со стороны Леотихида и лихорадочную активность нескольких ринувшихся в толпу «белых плащей».

Пирр, стоя на возвышении, видел все это: и жалкую своей немногочисленностью кучку противников, и затопившее площадь бушующее море граждан. Его сторонников, его подданных, его солдат. Сын Павсания впитывал их горящие взгляды, их надежду, их голоса – и выпрямился, став как будто выше ростом, расправил широкие плечи, и вновь загрохотал, как набат:

– Великая благодарность вам за поддержку, граждане Лакедемона! Ибо это есть истинное мужество – не бояться быть свободным в наше время!

«Великая Афина-Сотейра, что там говорил полемарх про горячую кровь и мочу, бьющую в голову?» – подумал Леонтиск со страхом и в то же время с восторгом, мурашками побежавшим по позвоночнику.

– Во времена, когда в нашем городе, цитадели воинской чести, принимают ахеян, врагов извечных и вероломных. Когда в Спарте правят не цари, не эфоры, а приехавшие из заморья римляне и македонцы – «повелители мира»!!!

Последняя фраза была подобна визгу пилы, скользнувшей по стали, – столько ненависти в ней прозвучало.

– Побойся богов, молодой человек! – негромким дрожащим голосом произнес за спиной царевича геронт Полибот. – Ты погубишь себя!

Пирр продолжал, не слушая его, не замечая, как «белые плащи» обтекают трибуну, окружая ее со всех сторон.

– Лакедемон не был побежден иноземцами – ни Риму, ни македонцам этим не похвастать. Так почему же мы терпим их надменность, почему принимаем их патронат, почему допускаем их вмешательство в наши государственные и общественные дела?

Мимо Леонтиска к трибуне быстро прошли, почти пробежали Эпименид и стратег Никомах, благообразный муж лет пятидесяти с благородным, исполненным достоинства обликом и спокойными глазами.

– У нас достаточно мудрости, чтобы самостоятельно вести любые переговоры, и достаточно силы, чтобы самостоятельно наказывать своих врагов! Граждане, верните в город царя-Эврипонтида, и вы увидите разницу…

– Приказываю тебе замолчать! – раздался яростный голос от правого края трибуны. Тысячи глаз изумленно уставились на бледного, едва сдерживающего себя Леотихида. За его спиной с решительными лицами стояли одетые в белое Полиад и Арсиона.

– Пирр Эврипонтид, немедленно спустись с трибуны и ступай прочь, иначе данной мне властью я арестую тебя по обвинению в изменнических речах!

Пирр замолчал, молча посмотрел

на стратега-элименарха. Затем неожиданно для всех расхохотался, громко и искренне. «Спутники» и столпившиеся у трибунала несколько десятков сочувствующих Эврипонтидам спартиатов немедленно поддержали своего вождя дружным хохотом. Леонтиск почувствовал, как расходящиеся от царевича волны преступной вольницы кружат ему голову, захватывают соседей, расходятся дальше, заражая толпу в сотню раз быстрее губительной серой чумы.

Отсмеявшись, Пирр упер руки в пояс и отчетливо проговорил, сверля младшего Агиада насмешливым взглядом:

– Ну что ж, господин рыжая крыса, арестуй меня, если сможешь!

Поджав губы, Леотихид резко повернулся к «белым плащам», обособленной группой стоявшим чуть позади двух лохагов.

– О-о! сейчас, чую, будет драчка! – возбужденно проурчал Эвполид слева от Леонтиска и начал раздвигать впередистоящих. Однако в этот миг, не успел еще Леотихид отдать роковой команды, как над головами раздался надрывный вопль:

– За Эврипонтидов! Бе-ей! Долой Агиадов!

Что тут началось! Толпа, доведенная до накала речью Пирра, повиновалась импульсивно, мгновенно, жутко, бросившись на опешивших «белых плащей» ужасной тысячерукой гидрой. Воздух разорвали яростные крики:

– Подонки, предатели!

– Смер-рть!

– Бей римских лизоблюдов!

– Рыжего держи, Рыжего!

– И шлюху его!

– В реку их! В реку!

– Смерть Агиадам! Смерть ахейцам! Да здравствует Пирр Эврипонтид!

Стоявших поодиночке стражников смели в мгновенье ока, белые плащи замелькали под беспощадными ногами топчущей их владельцев толпы. Схватка кипела только в том месте, где стоял сам Леотихид и основные силы стражи. Встав кольцом, «белые плащи» мечами в ножнах и древками копий отмахивались от озверевших сограждан, остервенело атаковавших их кулаками, палками и камнями. Кое-где в толпе блеснули клинки: хотя в общественные собрания было запрещено приходить с оружием, в Спарте, где девять из десяти граждан никогда не расставались с мечом, этот запрет часто игнорировался.

– Прекратить! Прекратить! – яростно орал Леотихид, над волнующимся морем голов был виден только роскошный алый султан его шлема.

– Хоп-ля-ля! – гикнул Эвполид и умчался вперед, горя желанием принять участие в свалке. Леонтиск крикнул было ему вслед, но видя, что друг не слышит, махнул рукой и принялся пробираться к трибуне. В возбужденной, орущей и хаотично двигающейся людской массе сделать это было непросто, но благодаря упорству и ловкости, а также относительной близости цели, сыну стратега удалось достаточно быстро достигнуть ведущих на возвышение ступеней. Ион все еще сидел на них и лихорадочно что-то писал на своих дощечках.

– Сумасшедший! – бросил на ходу афинянин, но Ион даже не поднял головы.

Пирр все еще стоял на трибуне. Возле него, что-то возбужденно говоря, находились Эпименид и Никомах. С другой стороны, размахивая руками, что-то кричал Лих. Царевич, казалось, их не слышал, его взгляд был прикован к царящему на агоре хаосу, а лицо выражало… изумление? удовлетворение? восторг? Леонтиск затруднился бы дать точное определение. Уже приблизившись к окружавшей царевича группе, он боковым зрением заметил бледного, застывшего с прижатыми к вискам ладонями геронта Полибота.