Баллада о большевистском подполье
Шрифт:
Через Дайрен и Нагасаки он попал в Шанхай. Работал кули. Из Китая уехал в Австралию, где был сначала чернорабочим на железной дороге, потом докером. И в Китае и в Австралии вел большевистскую работу среди русских эмигрантов. Вступил в Австралийскую социалистическую партию, принимал активное участие в рабочем движении; в годы первой мировой войны играл крупную роль в антимилитаристской борьбе… «Я был, есть и буду членом своей партии, в каком бы уголке земного шара я ни находился», — писал он из Австралии.
В этот день в жалкой дощатой хибарке
«Якутова?» — с ужасом округлив глаза, переспросил бы уфимский обыватель.
«Да, Якутова…»
«Того Якутова?»
«Да, того Якутова…»
Иван Степанович Якутов, рабочий уфимских железнодорожных мастерских, принадлежал к той же плеяде замечательных рабочих-революционеров, что и его тезка Иван Васильевич Бабушкин и многие другие. Вся жизнь его была связана с железнодорожными мастерскими. Там он прочел первую листовку. Там вступил в партию. Через работников подпольной заводской организации связался с Н. К. Крупской, когда она отбывала уфимскую ссылку, учился у нее в кружке, познакомился с Лениным во время его приезда в Уфу. Там же, в мастерских, был одним из первых «искровцев», а затем большевиком. Был арестован, сослан в Сибирь.
Он знал каждого рабочего мастерских, и каждый рабочий знал его. И когда в 1905 году уфимские железнодорожники, шедшие во главе революционной борьбы в Уфе, создали стачечный комитет, председателем его они избрали Ивана Якутова. И Якутов же сделался председателем первого в Уфе Совета рабочих депутатов, выросшего из стачечного комитета.
Стачечники собрались на митинг, чтоб обсудить свои требования. Тем временем мастерские начали окружать казаки. Председательствовавший на митинге Якутов поставил на голосование вопрос: согласны ли участники митинга дать вооруженный отпор властям? Со всех сторон послышались единодушные возгласы: «Согласны! Согласны!»
Когда в помещение митинга ворвались силой казаки, Якутов обратился к ним с призывом не слушать команду офицера и дать рабочим решать их дела. Казаки заколебались, но по приказу офицера продолжали продвигаться вперед. Завязалась перестрелка. Видя превосходство врага, Якутов предложил прекратить сопротивление и разойтись.
Сам он хотел уйти последним, но это грозило ему верным арестом. Рабочие заставили его уйти. Он уехал в Харьков, работал в подполье, полтора года спустя был арестован, привезен в Уфу, предан военному суду и приговорен к смертной казни.
Приговор состоялся 4 ноября 1907 года, на следующий день утвержден, а в ночь с седьмого на восьмое Якутов был повешен.
Все эти дни жена Ивана Степановича, держа за руки помертвевших от ужаса детей, кружила вокруг тюрьмы. После свидания с родными Якутов, зная, что ему осталось жить несколько часов, сказал своему однодельцу Воронину:
«Мне-то все равно терять нечего, и виселица меня не страшит. Но тяжело — остаются дети при больной жене».
Ночью из камер первого одиночного корпуса послышался крик: «Якутова повели на казнь!»
Это пение донеслось до жены Якутова и ее детей, всю ночь дежуривших возле тюрьмы.
Рабочий Урал не забыл своего погибшего товарища и его семью. По копейкам, по гривенникам собирал он деньги, чтобы помочь детям вырасти и получить образование.
После Февральской революции Галя и Надя вступили в юношескую организацию, потом в Красную гвардию. Приняли участие в борьбе против колчаковцев, и обе погибли на подступах к Уфе: Наденьку, санитарку, убили в то время, когда она выносила с поля боя раненого красноармейца, а Галя ушла в разведку в тыл колчаковцев, была схвачена и умерла под страшными пытками.
В этот день московский большевик Н. Черепенин сидел в Вологодской тюрьме. День был для него счастливый: товарищи с воли сумели передать ему номер «Правды».
— Это было большим праздником, — вспоминал он впоследствии. — Читая «Правду», я чувствовал биение революционного пульса, и стены тюрьмы не казались уже вековечно прочными. Еще бы! В нашу тюрьму доходил голос пролетариата!
Праздничное настроение Н. Черепенина не испортило и то, что надзиратель за чтение «Правды» отправил его в карцер.
Назавтра в карцере появился с обходом начальник тюрьмы.
— За что попали в карцер? — спросил он.
— За «Правду», — ответил Черепенин.
Начальник удивленно посмотрел на надзирателя.
— Так точно, ваше высокоблагородие, — отрапортовал тот. — Их посадили за правду!
В этот же день на сахарной плантации, принадлежащей американскому сахарному тресту «Юнайтед Стейтс шугар энд рифайнинг компани», на острове Оаху (Гавайские острова), надсмотрщик поднял бич, чтобы ударить за какую-то провинность рабочего-туземца. Однако его руку перехватил, крикнув: «Не смей его бить!», одетый в лохмотья высокий человек, на лице которого выделялись горящие темные глаза.
Человек этот был рабочим с этой же плантации. Звали его Александр Минкин. Родился он в 1887 году в нищей еврейской семье в бывшем Царстве Польском. Когда ему стукнуло восемь лет, его отдали в «мальчики» сначала в посудный магазин, потом в аптеку. Мыл посуду, нянчил хозяйских детей, таскал провизию с базара.
В двенадцать лет мать отвезла его в Варшаву, определила в ученье часовщику. Оттуда он сбежал, поступил в типографию. И не прошло года — стал читать «запрещенные книжки» и выполнять партийные поручения.
За участие в первомайской демонстрации в Варшаве был арестован. Ему было тогда шестнадцать лет. Сидел он в знаменитой варшавской тюрьме — «Цитадели», был выслан в Тобольскую губернию. Из ссылки бежал на Урал, перешел на нелегальное положение, принимал участие в вооруженных столкновениях в октябрьские дни 1905 года, был ранен в голову.
В 1906 году он исчез из поля зрения полиции. Ни агенты «внутреннего», ни агенты «наружного» наблюдения не знали, куда он скрылся. Охранка решила, что он за границей. На деле же он был в Перми, где организовал большую типографию и замуровал себя в ней на несколько месяцев.