Баллада о кулаке (сборник)
Шрифт:
Когда преподобный Бань вновь показался на крыльце, в руках монаха действительно была плошка с зачерствевшими маньтоу — и плошку эту он походя сунул Змеенышу.
— Благодарю тебя, о благороднейший Ши Гань-дан! — трижды поклонился монах вышедшему следом старику. — Щедрость твоя велика, а поведение воистину достойно твоего славного имени! По моему непросвещенному мнению, Ши Гань-дан означает «сплав камня и дерзости»? Или проказница-память вновь подвела ничтожного инока, годного только клянчить подаяние?
Змееныш и не подозревал,
Он осекся, лицо старика налилось дурной кровью, и не успел Змееныш откусить хоть кусок от дареных маньтоу, как старик уже сжимал в своей лапище бамбуковую жердь от стропил.
Приличная такая палка, локтя полтора в длину и почти с указательный палец в поперечнике.
Если огреть по хребту... все шло к тому, что «Совместная радость» выходила отнюдь не радостью и уж никак не совместной.
Почему-то перед глазами Змееныша встала картина утренней медитации в обители; только вместо наставников с палками расхаживали четверо совершенно одинаковых Ши Гань-данов, а из медитирующих монахов сидел один преподобный Бань. Ши Гань-даны по очереди лупили монаха из тайной службы по плечам, а тот кланялся и благодарил за заботу о его личности.
Что-то в видении было не правдоподобным, но Змееныш не успел выяснить, что именно.
— Ненавижу святош! — разом рявкнули все Щи Гань-даны; и картина исчезла, остались лишь Бань и старик с палкой в руке.
Кулак седого бяо-ши сжался, дико белея массивными костяшками, послышался хруст, треск — и когда Ши Гань-дан разжал пальцы, всем стало видно, что бамбук от его хватки оказался раздавлен, встопорщившись полосками-иглами.
— Повторишь — возьму на работу, — только и сказал старик, ухмыляясь. — Эх, запакостили Поднебесную...
И не договорил.
Бросил искалеченную палку и вновь умостился на крыльце.
Преподобный Бань низко-низко поклонился в очередной раз, после чего присел возле Змееныша и взял из плошки немного еды.
— Шутить изволите, мастер? — с набитым ртом поинтересовался монах. — Вы и я — как буйвол и мышь; куда нам, отказавшимся от мира, с героями спорить? За науку спасибо, век не забуду, а насчет Поднебесной... Может, и правы вы, мастер, только ведь сплав камня и дерзости не всегда на быстрине выплывает — случается, что и тонет! Не сочтите за обиду, конечно...
Седой бяо-ши уже собрался ответить — не в привычках Ши Гань-дана было отмалчиваться! — но события нежданно развернулись к монахам и главе охранного ведомства совсем иным боком.
Откуда успели подойти шесть носильщиков, несущих одностворчатый паланкин с плетеной крышей? Ведь минуту назад дорога была совершенно пуста!
Не с неба же свалились? Делать больше небу нечего, как таких вот гостей вниз спихивать... тоже нам,
Змееныш наскоро огляделся, и его весьма смутила девственность пыли на дороге. Ни тебе следов, ни тебе... Впрочем, если носильщики вывернули из-за здания почтовой станции — тогда и впрямь можно было незаметно приблизиться к охранному ведомству.
И все же: ну не мог лазутчик проморгать... а проморгал.
Дюжие парни поставили свою ношу на землю и принялись разминать друг другу затекшие плечи; занавеска из тонкой искрящейся ткани отдернулась — и из паланкина легко выпорхнула женщина.
Была она не первой молодости, лет эдак тридцати с небольшим, но если падал на госпожу мужской взгляд, то долго не мог оторваться, как каторжник и рад бы сбросить шейную кангу-колодку, да не может — эх, приросло-прикипело!
Одета госпожа была в кремовую кофту с широкими рукавами и юбку из жатой камки, кирпично-розовую в крапинку. Из-под края юбки кокетливо выглядывали носки туфелек — фениксовых клювиков. На подоле были в изобилии нашиты жемчужины, умеряющие своей тяжестью и без того крохотный шажок женских ножек, подобных лотосу. Пояс-обруч, украшенный прозрачными бляхами из носорожьей кости, свисал ниже талии — и мнилось, будто сама милостивая бодисатва Гуань-инь сошла на землю!
— Зачесанные назад пряди смоляных волос госпожи, лишь едва тронутых благородной сединой, напоминали паруса, полные восточным ветром; чудилось, что и не волосы это, а легкий дым или прихотливый туман. Спереди прическу украшали шпильки-единороги с аметистом и бирюзовые подвески; в ушах же колыхались серьги редкой работы.
Вот какая это была женщина!
И впрямь:
Весна на лиловой аллее прекрасна, Пленительна музыка в башенке красной! Без радостей наша недолгая жизнь Пуста и напрасна!Не удостоив монахов даже взглядом, благородная госпожа подплыла к крыльцу павильона и мило улыбнулась старому Ши Гань-дану.
От такой улыбки скалы плавятся — да неужто сердце могучего старика тверже скалы?!
— Я спешу в усадьбу моего брата, инспектора Яна Ху-гуна. — Тон приезжей, даже ласковый и приветливый, выдавал в госпоже привычку скорей приказывать, нежели просить. — Не сомневаюсь, что почтенный глава охранного ведомства выделит для моего сопровождения самых отборных молодцов! Только учтите, почтеннейший, я крайне тороплюсь!