Баллада о зонтике в клеточку

Угрюмова Виктория

– Не знаю, - признался Аскольд.
– От души подарок был. Я с одним эзотериком свел знакомство, занятный человек. И он подарил мне свой зонтик.

– Как романтично, - разулыбалась Обезьянинова.

Далее разговор вошел в привычное русло; немного обсудили политику Украинского правительства; изумились составу парламента; помузицировали. У Аскольда был тяжелый баритон и неплохой слух. Бунге подпевал слабым, "карманным" тенорком. В разгар вечера прибыл Ленечка Собинов, отчего-то в огромной песцовой шапке и в шубе, подбитой бобрами. Воротник шубы был покрыт тончайшей серебряной пеленой снега.

–

Морозной пылью серебрится его бобровый воротник!
– воскликнул Гоголь.

– Но ведь красиво! Правда красиво? Аскольд, признайтесь, что Вам понравилось!
– Собинов вертелся в разные стороны, чтобы все его могли получше рассмотреть.

Князь подошел к певцу и облобызал его от души. С Собиновым его связывали самые теплые отношения: последний пел в опере Верстовского**, и потому стал близок Аскольду, хотя объективных причин и не было. Но, пути Господни неисповедимы. В этом привидения смогли убедиться на собственном опыте.

Домовичок Вася замер от восхищения. Он был заядлым театралом, и с этой целью сводил знакомства со всеми призраками опер, чтобы иметь возможность посещать премьеры. Наверное, и к соседским старушкам, которые имели к нему отдаленное отношение, он испытывал симпатию по причине сходства взглядов на этот вопрос. Иногда даже осчастливливал их билетами в Киевский оперный. Эти билеты оперный призрак Ахмет - в прошлом танцовщик при дворе какого-то турецкого султана - таскал у билетера. А еще он наловчился мастерски подделывать подписи всех администраторов, и иногда выписывал контрамарки.

Собинов шумно восторглася зонтиком.

– Подари, княже!
– он тебе, как медведю ролики!

– И ничего, ездят косолапые, - отвечал на это Аскольд.

– Ну, как корове черкесское седло!

– Возможно, - соглашался князь.
– Но он мне понадобится немного позже.

Спустя какое-то время Аскольд и Вася откланялись. Васе нужно было смотаться в "Молочный", а Аскольд решил его проводить с зонтиком дождь все еще лил, как из ведра.

Они спутились мимо бывшего Института благородных девиц на Крещатик. Благородные девицы, которым воспитание не позволяло кокетничать в открытую, отчаянно вздыхали при виде князя и завлекательно улыбались из-под вуалек. Но Аскольд был охвачен другой идеей. Недавно в Киеве объявили конкурс на лучший проект памятника, посвященный юбилею Независимости. Лучшие макеты выставлялись в Украинском доме (бывшим когда-то музеем лысого вождя), который старые киевляне и древние призраки недолюбливали, потому что при его строительстве была искалечена значительная часть Владимирской горки места уникального и самобытного. Однако с Украинским домом как-то свыклись, воспринимая его как неизбежное зло. Гораздо хуже обстояло дело с проектами памятника, который предполагалось поставить рядом с Институтом, прямо на Крещатике. Ознакомившись с экспозицией выставки, Аскольд решал, кому он станет являться в кошмарных снах первому. Кандидатур было много, и он хотел подключить к работе своих дружинников. Как всегда, и судьба позаботилась: на месте бывшего Козьего болота встретился им призрак джихангира.

Батый расхаживал вдоль ярко освещенного Главпочтамта взад и вперед, заложив руки за спину.

– Чего печален так, супостат?
– рявкнул князь на всю площадь.

Пробегавшая мимо кошка зашипела

и выгнула спину: кошек не обманешь, они всегда видят призраков.

– Тоска заела, - меланхолически ответил Батый.
– Был в Монголии, был в Крыму, был в Китае - понимаешь, какая петрушка выходит - здесь моя родина. Даже смешно подумать. По здешним местам тоскую.

– А по степи?

– По степи реже, экая напасть! Ну, поскачу денек-другой, проветрюсь, и снова сюда.

– Где остановился?
– спросил Аскольд.
– Можно у меня.

За давностью лет вражда их остыла. Только перебрав эля или крепкого вина они принимались тузить друг друга, да и то не со зла, а из-за идеологических противоречий. Батый упорно не желал признавать свою вину в смысле проявленных им подлости и коварства и упирал на то, что русские князья и без него воевали между собой; так что политическую обстановку на Руси он использовал - было дело, однако сам ее не создавал.

– Не люблю у тебя, - признался Батый.
– Я у Тугор-хана гощу.

– У-у-у, - прогудел Аскольд.

Проходящий мимо страж порядка в высоких черных ботинках на шнуровке и квадратной фуражке, смахивающей на конфедератку, невольно положил ладонь на рукоять своей дубинки. Что-то такое ему почудилось. Однако, оглядевшись по сторонам, он не заметил ничего подозрительного и спокойно прошел дальше, пронизав джихангира.

– На ногу наступил, - скосил тот глаза на красный сафьяновый сапог с загнутым носком, отороченный драгоценным мехом.

– Тебе не повредит, - буркнул Аскольд.

Упоминание о Тугор-хане его всколыхнуло. Этот полководец разбил когда-то свой лагерь на Трухановом острове, который и назывался тогда иначе. Этот хан был половецким; а с половцами вообще у Аскольда отношения были значительно теплее, чем с татарами. Однако Тугор-хан, или Тугоркан, как его обозвали в каком-то справочнике, предательски повел себя по отношению к собственному зятю, нарушив данное слово. Он напал на войска Святослава Изяславовича, и был наголову разбит и убит в этом бою. Аскольду его жалко не было, хоть хан после и винил во всем не себя, а свою жену - то бишь Святославову тещу.

Теща - это было кодовое слово, благодаря которому самые тяжелые обвинения с Тугоркана сняли. Но все же большую часть времени он продолжал проводить на Трухановом острове, развлекаясь живописью и рыбной ловлей. Его могила возле церкви Спаса на Берестове постоянно пустовала.

Наступала очередная киевская ночь.

Вылетели ведьмы, чтобы прогулять свои застоявшиеся за день помела; до шабаша было далеко, и они особенно не буянили. Да и дождь им мало нравился, чтобы там ни говорили злые языки.

Китоврасы занялись извозом. Процокал мимо Аскольда его добрый приятель Онисим с шашечками на гнедом боку. Увидел Батыя и домовичка, и не стал мешать; просто помахал издали рукой.

Промаршировали трое витязей из владимировой дружины - в темных подворотнях прохожим было ходить небезопасно, и витязи надзирали за порядком.

Языческий бог Семаргл - крылатая собака - выбрался кормить бездомных своих сородичей. Для этих целей он, неясно где, добывал дешевую ливерную и кровяную колбасу. Наверное, таскал со склада. Аскольду было неудобно спрашивать. Он и сам периодически подкармливал брошенных на произвол судьбы псов, чем мог.