Баллада об ушедших на задание
Шрифт:
– Он нарочно коверкал язык?
– Вот именно.
– Вам удалось определить, откуда он родом?
– Да. – Он подошел к карте и ткнул пальцем. – Так вот, товарищ генерал, на первом же занятии я понял, что Масюра из этих мест. Но он уже давно там не был, наслоение привычки к славянским языкам у него очень сильное, кроме того, как вы сами догадались, он язык коверкал нарочно. И наконец, эти ужасные бранденбургские согласные, которых он нахватался, очевидно, пока учился в Берлине!..
Он придвинул к себе листок чистой бумаги, правда спросив предварительно: «Можно?» –
– Славянская группа отпала сразу и безоговорочно. – Он зачеркнул накрест один из кружочков. – Но бранденбургские согласные требовали специальной проверки. Так же как и северогерманский говор. Ведь здесь тоже много тонкостей: фрисландские группы, гольштинские, нижнесаксонские… К сегодняшнему занятию я все это освежил в памяти, порылся в книгах. И вот вам мое окончательное заключение: этот так называемый Масюра родом из Штормарна, точнее – из Гамбурга. Горожанин. Я поймал у него типично гамбургский сленг. А сленг – это убийственная вещь, товарищ генерал. Ведь сам его не слышишь, а другому он – как выстрел в ухо.
2
На следующий день в школу прилетел контрразведчик подполковник Малахов Алексей Иннокентьевич. Генерал вовсе не был коротко знаком с Малаховым: они встречались на трех-четырех совещаниях, вот и все; у генерала была такая манера – с ходу, чуть ли не с первой же фразы сокращать расстояние с собеседником, если он был, конечно же, младшим по званию или человеком гражданским. С подчиненными, впрочем, генерал себе этого никогда не позволял.
– Ты знаешь, почему вызвали именно тебя? – спросил генерал.
– Да. Из-за Гамбурга.
– Долго там работал?
Малахов сидел лицом к окну, и потому генерал ясно увидел, как его серые глаза словно потемнели на несколько мгновений, словно заглянули в себя. «Считает», – понял генерал и тут же услышал подтверждение:
– Но, в общем, года полтора набежит. Если ошибся, то не больше чем на месяц.
– Ничего себе!
Генерал засмеялся добродушно. Он почувствовал, что сразу взял неверный тон и больно задел самолюбие Малахова, пожалел об этом и, как говорится, «поменял пластинку». Однако Малахов будто не заметил перемены. Его взгляд по-прежнему оставался каким-то угловатым и резким. Генерал под ним чувствовал себя очень неуютно. Это было неожиданное впечатление. По памяти генерал представлял Малахова другим. Попытался вспомнить самое первое впечатление от сегодняшней встречи – и не смог. Генерал напряг память, но это не помогло, потому что, увы, вспомнить было нечего, и тогда он подумал: «Старею…»
– Ага… – Генерал потянулся к лупе, но не взял ее, забарабанил пальцами по плексигласу. Прерванный жест со стороны, должно быть, выглядел нелепо, но у генерала было убеждение, что люди, которые любят вертеть в руках предметы не умеют сосредоточиться. Не хватало, чтобы подполковник подумал о нем что-нибудь в этом роде. – Город хорошо помнишь?
– Так точно, товарищ генерал.
– Где останавливался?
– Первое время в «Северной розе»,
– Знаю. Это в Альтоне, как раз напротив мола, где маяк и кончается Кельоранд?
– Так точно, товарищ генерал.
– Дрянь место.
– Поэтому впоследствии я перебрался в Альстердорф. Снял квартиру за умеренную плату. На втором этаже, со всеми удобствами. Правда, телефонный аппарат был один – на первом этаже, в аптеке, но по соглашению я мог им пользоваться в любое время. Хозяин дома был аптекарь, – пояснил Малахов.
– Если мне не изменяет память, Альстердорф – это и не город и не пригород. Пустыри какие-то, да?
– Так точно. На другом берегу Альстера сразу за домами начинались пустоши. По-моему, очень милые места. Я там часто гулял, хотя осенью предпочитал кладбище в Ольсдорфе. Мне там было всегда интересно.
– Ведь ты историк, – кивнул генерал, который хотел думать, что его отношения с Малаховым смягчаются. Но странное дело – глаза подполковника оставались прежними: будто говорит один человек, а смотрит другой. – А почему именно осень?
– Клены. Там и каштановые аллеи великолепны, и липовые, но осенью с кленами не сравнится ничто. Это было близко от моего дома, чуть больше двух километров, и дорога приятная – по берегу Альстера.
– Я вижу, тебя везде тянуло к воде, Алексей Иннокентьич?
– Возле текущей воды легче ждать.
– Ага! – засмеялся генерал. – Она течет, и ты себе воображать начинаешь, мол, что-то происходит, движется. Приближается к цели. Верно?
– Так точно, товарищ генерал.
– И как же ты ухитрился: в таком славном местечке – и за умеренную плату?
– Там было шумновато, товарищ генерал.
– Конкретней.
– Ну, во-первых, позади дома был большой завод; не вплотную, конечно, однако из моих окон заводской двор просматривался хорошо… А во-вторых, когда начинался северный ветер, идущие на посадку самолеты пролетали над самой крышей… Потому что за пустырем был фульсбюттельский аэродром.
Генерал чуть кивал, рассматривая отражение Малахова на плексигласе. Там подполковник казался вырезанным из белого тонкого железа. Зато в глазах пропала жестяная угловатость.
– Отлично, Алексей Иннокентьич. Не обижайся за этот маленький экзамен. Профилактика. Одно дело – в бумажке написано, что ты знаешь Гамбург; бумажка – она все вытерпит… Хотелось самому убедиться.
– Позвольте вопрос, товарищ генерал?
– Знаю, что спросишь. Мол, зачем тебя с фронта вызвали, если я сам могу ходить по Гамбургу без поводыря. Правильно?
– Так точно.
– Это мистика, дорогой Алексей Иннокентьич. Пыль в глаза. Никогда я в Гамбурге не был. И если б не я тебе, а ты мне стал задавать вопросы – ты меня немедля раскусил бы.
– Ах, вот как…
– Да. К сожалению, – только по книжечкам, по путеводителям, по фототеке кое-что освоил… Сколько тебе понадобится дней?
– Три.
– Много, Алексей Иннокентьич. Проси два.
– Я не могу с вами торговаться, товарищ генерал. Лишних дней мне не нужно. Я с ним поговорю только один раз. Но произойдет это на третий день.