Баллада об ушедших на задание
Шрифт:
«С допросом успеем», – подумал он и сказал:
– Ну что ж, товарищ Масюра, давайте так начнем. У вас свидание в западной части города, предположим, в Лурупе. Даже уточним: в кладбищенской конторе в семнадцать часов пятнадцать минут вас ждет некто в синем пуловере с красными продольными полосками, со свежим номером «Гамбургер цайтунг» в правой руке; или, если хотите, пусть он держит «Райх», на среднем пальце для верности у человека будет алюминиевый перстень.
– Как вы детально объясняете, – попытался улыбнуться Масюра. Его руки лежали на коленях. Сплетенные пальцы то светлели вокруг ногтей и сами почти светлели, то вдруг темнели, и тогда напряжение передавалось
– Привыкайте. Повторяю, товарищ курсант, для нас это не мелочи, для нас это детали. Каждая – самая главная. Привыкайте: отсутствие любой из деталей меняет всю ситуацию.
– Понял, товарищ подполковник.
– Сейчас мы не будем детализировать эту часть упражнения дальше. Но учтите: в настоящем задании деталей будет в несколько раз больше. Например, если этот человек будет читать прейскурант, значит, за ним следят; если он спросит у вас спички, значит, явка, на которую вы идете, провалена или опасна; если он пошутит, что нынче похоронить человека труднее, чем прокормить, он сможет с вами увидеться ровно через час пятнадцать в пивной напротив левого крыла универмага…
Это была все та же простая хитрость: выгадать время, чтобы почувствовать в себе боевой взвод, и одновременно начать усыплять бдительность Масюры, чтобы, подойдя к ловушкам, он думал о чем угодно, только не о подвохе. Но настроиться на серьезную борьбу все не удавалось. Он ведь ждал совсем другого. Он ждал встречи с настоящим противником, он ждал борьбы!.. Ведь Масюре предстояло отстаивать жизнь, свою жизнь!.. А он так бездарно сломался. Сразу. В первую же минуту.
Разочарование было так велико, что Алексей Иннокентьевич даже и не пытался себя утешить.
– Итак, накануне вечером вы выехали из Берлина, обычным поездом, через Виттенберге и Людвигслуст, – продолжал он почти автоматически. – Но есть опасение, что на вокзале будет тайная полиция, с которой вам лишний раз не стоит тягаться. И вы сходите с поезда чуть раньше, в Бергедорфе. Утро. Скажем, без десяти восемь. И на явках вы не имеете права появляться до встречи на кладбище. Ясно?
– Так точно.
– А теперь в путь. Посмотрим, где вы будете болтаться эти девять часов двадцать пять минут.
– Не очень складный вы поезд придумали, товарищ подполковник, – пробурчал Масюра. – Вполне можно было бы выехать из Берлина утренним. И выспался бы в постели, не сидя, и приехал бы к сроку.
– Вы обсуждаете приказ?
– Виноват, товарищ подполковник.
– Вам дали билет именно на этот поезд. Значит, так надо. Значит, так вы в большей безопасности, может быть, даже под охраной.
– Понимаю. В кино я могу заходить?
– Куда угодно: в кино, в кафе, в пивные, в рестораны. Но я советую обходить места, где возможны облавы. Документы у вас прекрасные, только мало ли что почудится полиции. Вас задержат, кто придет на условленную встречу?..
Масюра принял условия игры, и какое-то время Алексей Иннокентьевич даже думал, что заставил его бороться. Однако скоро убедился, что это не так. Масюра попадал во все ловушки. Он даже не пытался разгадать их. Он был послушен – и только. Он уже смирился. Сейчас от него хотели этой нелепой игры – и он вел свою партию, не пытаясь вспомнить, какие детали, вытягиваемые из него Малаховым, были в здешних материалах, а какие нет.
Малахов с трудом подавил в себе раздражение, хотя объективно понять его было легко: только в эти минуты стало окончательно ясно, что Масюра – немецкий контрразведчик. Их беседа все больше утрачивала начальный тон и вскоре,
– Уф! – выдохнул наконец Малахов. – Пусть будет по-вашему. Оставим эту бессмысленную игру. Тем более, что свою функцию она выполнила. Я думал, что вы будете упорней.
– Какой смысл? Едва я увидел вас, я сразу понял, что игра проиграна.
– Перед вчерашней беседой вы волновались больше.
– Да. В общем, я понял метод проверки и хорошо к нему подготовился. Но вчера это оказалось ни к чему. Я успокоился. Решил – просто совпадение.
«Он видел меня когда-то, когда и я его видел, и сейчас он узнал меня, и считает, что я его узнал тоже», – думал Алексей Иннокентьевич.
– Вы узнали меня сразу? – спросил он.
– Да. Еще на аэродроме. Когда я увидел, как вы подходите к нам, я чуть не сомлел. Я был уверен, что вас застрелили, – он криво усмехнулся.
Все. Вспомнил! Одна эта фраза, и Малахов словно воочию увидел, как его волокут за вывернутые руки сперва вверх по пяти лестничным маршам, потом по коридору, по коридору было не так ужасно, потому что разбитые ноги скользили по линолеуму, которого он касался то щекой, то лбом, а эти двое волокли его рывками и спорили, чья очередь идти сегодня к какой-то девке, видать, оба к одной ходили, а сзади кто-то бежал следом и кричал, кто будет вытирать кровь после каждой свиньи, он не нанимался, ему денег за это не платят, за это дерьмо… А потом эти двое втащили его в комнату и запрокинули лицо, схватив за волосы, и рефлектор бил прямо в упор. «Этот?» – услышал он, скосил глаза и увидел молодого стройного оберштурмфюрера СС, блондина с правильными чертами, но ни единой неправильности, чтобы взять ее на заметку. «Нет, не он», – сказал оберштурмфюрер и отвернулся. «Это он, Хайнц, – сказал кто-то, не видимый из-за рефлектора, и Малахов узнал по голосу следователя. – Это он, Хайнц, ну погляди хорошенько. Если хочешь, глянь на фото. Здесь он еще до обработки…» И опять они друг против друга, глаза в глаза, рефлектор сыплет песок на веки. «Нет, не он», – рубит оберштурмфюрер. Малахов был уверен, что его расстреляют, но его отправили в концлагерь. С поезда он бежал…
Малахов потрогал широкий шрам за ухом.
– Вы все еще оберштурмфюрер?
– Нет. Уже гауптштурмфюрер. В сорок втором получил повышение.
– Тогда вы были блондином, Хайнц…
– Кессель. Моя фамилия Кессель, неужели вы еще до этого не докопались?
– Пока нет.
– А перекраситься несложно, господин подполковник.
– Куда неприятней пластическая операция.
– Ну немного потерпеть не беда. Зато результаты были превосходны. Я две недели жил среди людей, знавших настоящего Масюру, и никто во мне не нашел ничего странного. Мне только сочувствовали за увечье, но говорят, что это производит впечатление.
– А все родственники Масюры действительно уничтожены?
– Это не моя вина, господин подполковник. Мне подготовили легенду, я только натянул ее на себя. А родственников Масюры вывезли в Треблинку по приказу свыше. Это не моя вина.
– Их сожгли?
– Да. За этим специально проследили. Война, господин подполковник. Мне готовили безукоризненную легенду.
– Гибель Гологорского отряда – ваша работа?
– Нет. Моя группа ушла в лес после этого разгрома. Мы точно знали, что не уцелел ни один человек. Нас не мог уличить никто.