Баловни судьбы

Блом Карл Арне

А если все-таки этот закон нарушить?

Нет, я не смогу, выстукивали его зубы. Они ведь убьют меня за это.

Он уже слишком долго в туалете, нужно возвращаться, не то Микаэль или Бондо придут за ним. Он встал, дернул за ручку.

Девочка испугается, заплачет. Испугается? В лучшем случае они до смерти ее напугают, и никогда она этого не забудет.

Ему стало жарко, точно поднялась температура. Он прислонился лбом к холодной трубе, соединявшей бачок с унитазом, обхватил ее обеими руками, все время думая о том, что слишком долго отсутствует и пора возвращаться к остальным.

—

Почему всегда именно я? — простонал он. — Почему именно я?

— — —

Но куда же мне тогда деваться?

Этот вопрос возник перед ним, словно стена, когда другие проблемы были уже решены. Но он возник, и никуда от него не уйти. Но что же мне тогда делать? Ведь я не верю больше.

Человек должен чем-то жить: верой, надеждой, ожиданием или хотя бы отблеском иллюзии. А если не осталось ничего — что тогда?

Глядя в пространство перед собой, он машинально отпил из стакана.

Я всегда верил, что человек по сути своей добр. В глубине души. Я всегда верил, что в сердце человека изначально заложена доброта, а не наоборот, как учит Библия. Что в глубине души, в самых ее истоках — если отбросить наши идиотские уловки, с помощью которых мы пытаемся защититься, — все мы порядочные и честные.

— В глубине души! — повторил он голосом Уллы и с тем же сарказмом, который она вкладывала в эти слова: — С этой своей верой в глубину души ты просто наивен, Аннерс, боже мой, до чего ты наивен!

Говорила ли она когда-нибудь именно эти слова? Он точно не знал, но она вполне могла так сказать.

— Нет! — громко воскликнул он. — Теперь я уже не наивен, я не верю больше.

И, кстати, никогда я не верил, что все люди добры, размышлял он. Я верил в доброту каждого человека в отдельности, верил, что ему по силам противостоять любым ударам судьбы, и ошибался, полагая, что никогда и никому на свете не удастся сделать из меня скотину. Но выходит, что он, Аннерс, ничуть не лучше других. Как только его чуточку прижало, выяснилось, что он на все способен. И чересчур подозрительным стал, и жалеть себя сверх меры научился, и семейную жизнь разрушил своим упрямством. А дошло до дела — оказалось, он и ударить может не задумываясь.

Он по-прежнему напряженно вглядывался в одну точку, так что в конце концов на глаза навернулись слезы. Нет, довольно хныкать, не из-за чего хныкать, просто такие вот, брат, дела. Ты точно такая же свинья, как все, и в тебе совсем уже не осталось прежней теплоты и нежности.

Хоть бы кто-нибудь из них поддержал меня, опять подумал он. Хоть бы кто-нибудь.

Он осмотрелся вокруг, словно искал пусть даже малую толику нерастраченной честности и неугасшей доброты. Отодвинул в сторону стакан, положил на стол руки и склонил на них голову.

Они правы: он самый ничтожный из ничтожнейших, и теперь ему хотелось только, чтобы можно было спокойно поплакаться. Никого он больше не любит — ни Уллу, ни ребят, ни Макса, ни Сусанну. Ни самого Аннерса.

И никакого ему нет дела до раздавшихся в прихожей звуков, ведь к нему никто не заходит.

И никакого дела до быстрых шагов по комнате и тяжелого дыхания за спиной. Но все-таки он поднял голову и увидел запыхавшегося, с испуганными глазами Тони.

— Что случилось? — спросил он, невольно заражаясь страхом. — Что случилось, Тони?

Никому он теперь не в силах помочь, да и желания помогать нет никакого, но придется. Он поднялся, шагнул к охваченному ужасом парню, и тот отпрянул назад. Когда же Тони наконец смог заговорить, в голосе его послышались хриплые, прерывистые нотки.

— Увози ребенка, увози свою проклятую дочку, уезжай к чертовой матери! — Голос сорвался. — Уезжай к черту!

Подросток повернулся и кинулся прочь.

Он тоже побежал. Ноги сами несли его. Руки неожиданно задрожали, и он неловко взял дочку, поднял ее, выронил в кроватку, потом снова поднял и крепко прижал к себе. Он открывал двери плечом и захлопывал их ударом ноги. Рванул дверцу машины, осторожно уложил девочку на заднее сиденье и нервно заплакал, когда не смог сразу попасть ключом в замок зажигания и завести автомобиль.

Дорога покачивалась перед глазами, исчезая под колесами, мелкие камешки стучали по дну, но постепенно он успокаивался и вел машину все увереннее. Он включил дворники, и с ветрового стекла исчезли капли дождя. Посмотрев в зеркало, убедился, что в темноте сзади никого нет, и прибавил скорость.

Наверно, что-то интересное показывают по телевизору, и все сидят дома, подумал он, когда, въехав в поселок, спьяну резко вильнул через всю улицу. И это была единственная осознанная мысль, пришедшая ему в голову за время пути.

Словно старая вьючная лошадь, машина сама нашла нужную улицу и дом, где жила нянька и откуда он несколько часов назад забрал ребенка. Он как должное воспринял свет в окнах и незапертые двери, которые открыл, снова помогая себе локтями и плечами. Со спящим ребенком на руках он пошел на звуки, и точно — по телевизору шел американский фильм. На экране стройные, красивые люди со стандартными улыбками на лицах и стаканами в руках изображали участников вечеринки. Женщина, что обычно присматривала за малышкой, и ее муж, удивительно, словно пара близнецов, похожие друг на друга, шагнули к нему и остановились, точно связанные неразрывными узами. А он как-то сразу ощутил царивший в комнате безмятежный покой. Диван, на котором они сидели, до того отчетливо запечатлелся в его сознании, что он надолго запомнит эти желто-черные клетки и будет вспоминать их, даже когда кошмар этого вечера исчезнет из его памяти.

Он протянул им девочку.

— Можно она переночует у вас сегодня? — услышал он собственный голос. — Ее хотели похитить.

Они разом заговорили, а ему казалось, он слышит какой-то гул, сквозь который прорываются лишь отдельные слова, вроде «полиция», «присядьте», но он только качал головой, потому что ему еще предстояло заняться каким-то другим, более важным делом. Внезапно, будто его что-то ударило, он вспомнил о Тони и только теперь подумал, что следовало взять его с собой.

— Если вы только согласитесь оставить ее на ночь... — быстро сказал он. — Мне нужно торопиться, там еще один ребенок.