Бальтазар
Шрифт:
«Да».
«Он теперь сэр Дэвид, так? Я в газете прочитал на той неделе. Такой молодой, а уже лорд, а? Я был в составе Почетного караула полицейских сил, когда он приехал. Музыканты фальшивили как один, но он, слава Богу, не обратил внимания».
«Не так уж он и молод».
«А для министра?»
«Ему, кажется, уже далеко за сорок».
Внезапно, без всякого перехода (впрочем, он закрыл глаза, словно желая навсегда изгнать предмет разговора из поля видимости) Скоби лег на кровать, закинув руки за голову, и сказал:
«Пока ты не ушел, я хотел бы тебе кое в чем покаяться, старина. Ты не против?»
Я опустился на неудобный скрипучий стул и кивнул.
«Вот и ладно, — проговорил он едва ли не с надрывом
Что-то здесь не так, подумал я. Скоби явно было не по себе от собственной откровенности. Он пробормотал нечто невнятное и заговорил снова, и голос его был тих и нерешителен, без всяких следов обычного пижонства: «Я не знаю, что со мной творится». Я не вполне понимал, о чем идет речь. «Ты что, во сне ходишь, что ли?» Он помотал головой и задохнулся. «Ты оборотень, ты превращаешься в волка?» Он снова мотнул головой, как ребенок на грани слез. «Я надеваю бабьи тряпки и Долли Варден», — сказал он, открыл глаза и глянул на меня совершенно отчаянно.
«Что ты делаешь?»
К глубочайшему моему удивлению, он встал, подошел деревянной походкой к шкафу и открыл его. Внутри висело тронутое молью и явно давно не чищенное старомодное дамское платье, а рядом, на гвоздике, засаленная старая шляпа в форме колпака, это и была, как я понял, так называемая Долли Варден. Довершала сей сногсшибательный комплект пара допотопных бальных туфель на очень высоком каблуке и с длинными острыми носами. Он стоял и не знал, как отреагировать на взрыв хохота, с которым я просто не смог совладать. С его губ слетел слабый смешок. «Глупо, да? — сказал он, все еще балансируя на грани слез (хотя к лицу его примерзла улыбка) и самим своим тоном взывая к состраданию. — Я не знаю, что со мной творится. И при этом, понимаешь, на меня такой азарт находит…»
Он произнес последнюю фразу, и настроение у него вдруг резко переменилось: растерянность, замешательство уступили место самоуверенной беспечности. В его взгляде, только что смятенном, засветилось лукавство, и мне оставалось лишь в немом изумлении наблюдать, как он подошел к зеркалу и надел шляпу на лысую свою голову. В одно мгновение Скоби исчез, а на месте его уже стояла маленькая старая шлюха с глазами-пуговицами и носом как бритва — шлюха эпохи Моста Ватерлоо, настоящая Бери Задаром. Удивление и смех в тщетных поисках выхода сбились у меня в груди в плотный ком. «О Господи! — выговорил я наконец. — Неужели ты в таком виде по городу разгуливаешь, Скоби?»
«Только, — сказал Скоби, опускаясь беспомощно на кровать и опять впадая в уныние, отчего выражение, застывшее на крохотном его личике, сделалось еще более комичным (Долли Варден все еще была на нем), — только когда На Меня Находит. Когда я не совсем За Себя Отвечаю, старина».
Он сидел на кровати совершенно раздавленный. Я тихо удивленно свистнул, и попугай моментально меня передразнил. Тут и в самом деле было не до шуток. Теперь я понял, почему сомнения, терзавшие его все утро, были столь мучительны. Конечно, если ты бродишь в подобной оснастке по арабскому кварталу… Он, должно быть, проследил ход моей мысли и сказал: «Я только изредка, когда Флот в гавани». Далее пошло уже чистой воды фарисейство: «Конечно, если бы возникли какие-то проблемы, я бы сказал, что это маскировка и что я на задании. Я все ж таки полицейский, если вдуматься. В конце концов, даже Лоренс Аравийский носил ночную рубашку, нет разве?» Я кивнул. «Но не Долли Варден, — сказал я. — Ну признайся, Скоби, разве это не самая…» — продолжить я был уже не в состоянии, меня душил смех.
Скоби по-прежнему сидел на кровати
И тут раздался стук в дверь. С редкостным присутствием духа Скоби ловко запрыгнул в шкаф и с грохотом захлопнул дверцу. Я подошел к двери. На площадке стоял слуга с полным кувшином какой-то гадости. «Жидкость для эфенди Скоба», — сказал он. Я взял кувшин у него из рук и, прежде чем закрыть дверь, убедился, что он ушел. Вернувшись в комнату, я крикнул Скоби, который немедленно явился на свет Божий — уже в обычном своем виде, лысый и в куртке.
«Просвистело, — выдохнул он. — Что такое?» Я показал ему кувшин. «А, вон что — это для вискизаменителя. Каждые три часа».
«Ну, — сказал я наконец, пытаясь освоиться со столь резкими поворотами сюжета, — мне пора». Я все еще балансировал на грани между удивлением и желанием расхохотаться при мысли о потаенной жизни Скоби в полнолуние — как ему удавалось все эти годы избегать скандала? — и тут он произнес: «Одну минутку, старина. Я рассказал тебе все это в надежде, что ты окажешь мне услугу». Под напором мысли его искусственный глаз окончательно раскоординировался. Он снова поник. «Подобные вещи чреваты для меня Несказанным Злом, — сказал он. — Несказанным Злом, старина».
«Не могу с тобой не согласиться».
«Старина, — сказал Скоби. — Конфискуй у меня мое барахло, а? Это единственный способ держать Влияние под контролем».
«Конфисковать?»
«Ну, забери их. Спрячь. Это спасет меня, старина. Я знаю, так и будет. А то я не могу сопротивляться, когда на меня найдет».
«Ладно», — сказал я.
«Благослови тебя Бог, сынок».
Мы вдвоем завернули его лунные регалии в газеты и стянули сверток шпагатом. Узел он затягивал уже не так уверенно. «А ты их не потеряешь?» — спросил он подозрительно.
«Давай сюда», — твердо сказал я, и он смиренно вручил мне сверток. Я уже спускался вниз по лестнице, когда он вышел, чтобы выразить мне чувство признательности, присовокупив в конце: «Я помолюсь за тебя, сынок». Я медленно брел в сторону дома через доки, размышляя над тем, осмелюсь ли я когда-нибудь доверить сию великолепную историю — да и найдется ли человек, способный оценить ее по достоинству.
Военные корабли, перевернутые в воде вверх дном, — целый лес из мачт и такелажа в Торговом порту колышется тихо и над, и под водой: надрывается где-то корабельный динамик, выкрикивая последний джазовый хит, достигший берегов Александрии:
Старина Тиресий,Нет никого любезней,Нужней и бесполезней,ЧемСтарина Тиресий.III
Село солнце — и опустела гавань: только черные силуэты чужих боевых кораблей на рейде да тусклый серый переблеск — беззвучная игра лишенных цвета бликов света на залатанной парусами поверхности воды. Торопятся домой прогулочные лодки, проскальзывают в гавань, суетятся среди кораблей, словно мыши меж грубых башмаков подвыпивших к вечеру крестьян. Густая поросль артиллерийских стволов на «Жане Барте» приходит в едва заметное движение — быстрый взгляд вниз — и застывает вновь, задумчиво и недвижимо, нацеленная в розовое сердце Города, где закат собирает последние золотые монеты с куполов самых высоких из городских минаретов. Карабкаются в небо стайки голубей, чьи беспокойные крылья притягивают свет, как осколки разбитого зеркала, как конфетти. (Гладкопись!)