Балтийское небо
Шрифт:
Он, например, то советовал продать свою библиотеку и купить где-нибудь под городом несколько мешков картошки, то умолял обратиться за помощью к своим друзьям, которых давно не было в городе. Он настойчиво убеждал их уехать куда угодно, лишь бы подальше от фронта, и в то же время боялся потерять их, если они уедут. По подробным указаниям, которыми он сопровождал свои советы, видно было, что он считал своего тестя довольно-таки бестолковым стариком, а Соню — совсем маленькой девочкой. Невозможность помочь своей семье причиняла ему,
Она отнесла письма к Антонине Трофимовне и попросила у нее совета, что ответить. Антонина Трофимовна внимательно прочитала письма, но с советом не торопилась. Она понимала, каким страданием будет для отца Сони узнать, что тесть его умер от голода и что дети остались совсем одни в голодном городе. Что же делать? Не писать? Если не писать, будет еще хуже: он решит, что Сони и Славы нет в живых. Не сообщать ему о смерти старика?
— Нет, врать я не могу, — сказала Соня. — Всё равно он узнает, что дедушка умер.
Ей хотелось во что бы то ни стало приободрить отца. Но как приободрить?
— Нельзя же написать: дедушка умер, всё хорошо! — говорила Соня, нахмурив брови. — Выйдет слишком глупо.
Она в нерешительности перебирала затрепанные бумажонки, измазанные печатями, исписанные крупным, неровным почерком.
Это было двадцать третьего января 1942 года. На следующий день, двадцать четвертого января, в булочной Соне выдали на ее карточку не сто двадцать пять граммов хлеба, а двести пятьдесят граммов.
Соня в первое мгновение подумала, что продавщица ошиблась. Но, увидев улыбающиеся лица вокруг, внезапно догадалась.
— Правда? — поспешно спросила она, всё еще не вполне веря.
И все, кто был в булочной — и продавщицы и покупатели, — все, все закивали ей со всех сторон.
Ну и событие!
Это был первый ощутимый дар Ледовой дороги.
И хотя прибавка была незначительна, хотя положение оставалось крайне серьезным, всем было ясно, что в осаде пробита брешь, что город больше не отрезан от страны и что план гитлеровцев не удался.
День спустя Антонина Трофимовна спросила Соню:
— Написала отцу?
— Написала, — ответила Соня.
— Что же ты написала?
— Всё. Что мы живы и ждем его.
К февралю дорога через озеро была так хорошо налажена, что по ней можно было без особого риска начать перевозить большие массы людей. Вот когда наконец возобновилась прерванная в августе, полгода назад, эвакуация гражданского населения из Ленинграда. Машины, пересекавшие озеро, теперь везли с востока на запад продовольствие, а с запада на восток — людей.
Решено было постепенно вывезти из Ленинграда всех тех, кто не нужен был для обороны. Это необходимо было сделать не только для того, чтобы спасти уезжающих, но и для того, чтобы спасти остающихся. Чем меньше оставалось в Ленинграде
Уезжавшие ленинградцы садились на Финляндском вокзале в вагоны, поезд пересекал Карельский перешеек и довозил их до западного берега Ладожского озера, до мыса Осиновец. Здесь, у мыса Осиыовец, они пересаживались в кузовы грузовых машин и неслись по Ледовой дороге до восточного берега, до Кобоны. К этому времени в Кобону уже была проведена железная дорога. Перевезенных кормили, сажали в вагоны и везли через Тихвин, Череповец, Вологду — на восток…
И Антонина Трофимовна однажды сказала Соне:
— Ну вот, желание твоего папы исполняется. "Дом малютки" уезжает на Урал, и ты как нянечка поедешь вместе с ним.
Вопрос о выезде детских учреждений возник сразу же, едва возобновилась эвакуация. "Дому малютки" дали трое суток на сборы, С младенцами отправлялся и весь обслуживающий их персонал, который даже расширили перед отъездом, потому что нелегко управиться с такими маленькими детьми в таком трудном пути.
— А вы тоже поедете? — спросила Соня Антонину Трофимовну.
— Я — дело другое, — сказала Антонина Трофимовна. — Я не поеду, потому что я с райкомом связана, а не с "Домом малютки". Когда "Дом малютки" уедет, у меня здесь найдется чем заняться…
— Я тоже не поеду, — проговорила Соня.
— Вот еще! — сурово сказала Антонина Трофимовна. — Почему?
— Не могу Славку оставить…
— Зачем же его оставлять? — сказала Антонина Трофимовна. — Ясно, что он поедет с тобой. Это еще лишний резон, что тебе ехать надо. С "Домом малютки" вы не пропадете, везде сыты будете…
— Боюсь, Славка не захочет ехать… Один летчик обещал взять его на аэродром…
— Глупости, — сказала Антонина Трофимовна. — Очень он нужен на аэродроме.
— Знаете, какой он упорный! Он уже со всеми сговорился. И сам комиссар дивизии обещал ему…
— Пустяки, пустяки! Иди домой, и чтобы вы оба были готовы!
Антонине Трофимовне Соня ничего больше не сказала и вернулась домой. Но вечером, когда стемнело, она, накинув на себя платок, внезапно выскочила из квартиры, перебежала через двор и поднялась к Шарапову. Никогда еще она у него не была. Шарапов сидел за столом, освещенный маленькой керосиновой лампой, и, вооружась линейкой, чертил какую-то таблицу.
— А, это вы! — сказал он. — Садитесь, пожалуйста.
Она села возле стола. Желтый огонек отражался в ее темных глазах.
— Я долго думала, с кем мне посоветоваться, — сказала она, — и решила прийти к вам…
Она рассказала ему, что "Дом малютки" уезжает, и спросила:
— Ехать мне или не ехать?
— Конечно, ехать! — ответил он без всякого колебания.
Она долго молчала, глядя на огонек, и думала.
— А я надеялась, что вы мне посоветуете не ехать, — сказала она наконец.