Бальзак и портниха китаяночка
Шрифт:
Лю в темноте приподнялся и шепнул мне на ухо:
— Молодец, старина!
Минуты через две вновь раздался голос портного:
— А как зовут этого твоего моряка?
— Сначала его звали Эдмон Дантес, а потом он стал графом Монте-Кристо.
— Кристо?
— Это происходит от второго имени Иисуса, Христос, и означает мессия или спаситель.
Так начался мой рассказ про Эдмона Дантеса. К счастью, время от времени Лю прерывал меня, негромко вставляя крайне разумные и уместные замечания; похоже было, его все больше захватывала эта история, что позволило мне немножко расслабиться и избавиться от беспокойства, которое вызвал у меня портной. А его явно усыпили все эти французские имена, далекие и
Вскоре мастерство Дюма до такой степени увлекло меня, что я совершенно забыл про нашего гостя; я рассказывал, рассказывал, рассказывал… Мои фразы становились все конкретней, точней, сжатей. Ценой определенных усилий мне удалось не сбиться со сдержанного тона первой фразы. Это было непросто. Ведя рассказ, я был приятно удивлен, обнаружив, что передо мной открывается во всей своей явности механизм повествования, срежиссированность темы мести, все те тайные ниточки, подготовленные писателем, который потом с улыбкой будет дергать за них твердой, опытной и зачастую дерзновенной рукой; это было все равно, что смотреть на выкопанное из земли огромное дерево, являющее заинтересованному взгляду могучий ствол, раскидистую крону и густое переплетение нагих корней.
Не знаю, сколько прошло времени. Час? Два? Или больше? Но когда герой повествования, французский моряк, был заключен в каземат, где ему предстояло мучаться двадцать лет, я почувствовал такую усталость, что вынужден был прервать рассказ.
— Сегодня ты рассказывал в сто раз лучше меня, — шепнул мне Лю. — Тебе надо бы стать писателем.
Польщенный такой оценкой даровитого рассказчика, я уже начал засыпать, как вдруг в темноте раздался негромкий голос портного:
— Почему ты остановился?
— Как! — воскликнул я. — Вы разве не спите?
— Нет. Я слушал. Мне нравится история, которую ты рассказываешь.
— Но мне страшно хочется спать.
— Ну, пожалуйста, расскажи еще немножко, — попросил портной.
— Ладно, только совсем немножко, — согласился я. — Помните, на чем я остановился?
— Да. На том, как он вошел в подземный каземат замка, стоящего на острове посреди моря.
Немножко удивленный памятью и понятливостью, сказать по правде, достаточно старого человека, я продолжил рассказ о французском моряке… Каждые полчаса я останавливался, причем зачастую в кульминационный момент, но не столько из-за усталости, сколько из невинного кокетства рассказчика. Я заставлял упрашивать себя и только после этого продолжал рассказ. Когда аббат Фариа проник в камеру Эдмона и открыл ему тайну огромных сокровищ, спрятанных на острове Монте-Кристо, а также помог бежать, сквозь щелястые стены к нам в хижину уже проникал свет взошедшего солнца и доносилось пение жаворонков, зябликов и воркование горлиц.
После бессонной ночи мы все чувствовали себя без сил. Пришлось портному раскошелиться на небольшую сумму, чтобы староста позволил нам остаться дома.
— Отдохни как следует, — подмигнув, сказал мне портной, — и подготовь мне на ночь свидание с французским моряком.
То, вне всяких сомнений, была самая длинная история, которую когда-либо мне приходилось рассказывать. Она продолжалась девять полных ночей. До сих пор не могу понять, откуда старик портной черпал физические силы и выносливость, ведь целыми днями ему приходилось работать. И естественно, кое-какие детали, особенно морские, навеянные французским писателем, неосознанно и постепенно стали появляться в сшитой им одежде. Дюма первым бы удивился, увидев наших горянок в некоем подобии фланелек со спущенными плечами, остроугольными вырезами на груди и прямоугольными матросскими воротниками, хлопающими на ветру. Было в этом нечто средиземноморское.
А на третью ночь произошло событие, едва не погубившее все. Было около пяти утра. Мы добрались до апогея интриги, до самой интересной части романа: после возвращения в Париж графу Монте-Кристо благодаря безошибочному расчету удается сблизиться с троицей своих давних врагов, которым он жаждет отомстить. Исполняя коварный замысел, он расставляет в соответствии с неотразимой стратегией свои фигуры. Гибель прокурора неминуема, вот-вот он попадется в давно подготавливавшуюся ловушку. И вдруг в тот самый момент, когда граф почти что влюбляется в дочь прокурора, с ужасным скрипом отворяется дверь нашей комнаты и на пороге появляется черный силуэт. Человек из тьмы зажигает электрический фонарик, чей свет изгоняет из нашей хижины графа Монте-Кристо, а нас возвращает к реальности.
То был староста в фуражке на голове. Лицо его, раздутое флюсом, казалось еще сильней деформированным черными тенями, что падали на него от света фонарика. Мы же так были захвачены приключениями, которые описывал Дюма, что даже не услышали его шагов.
— О, каким добрым ветром вас занесло к нам? — воскликнул портной. — А я-то все думаю, удастся ли мне в этом году повидать вас. Я слышал, у вас были какие-то неприятности из-за врачей…
Староста даже не взглянул на него, словно его в комнате не было. Он направил на меня фонарик.
— Что случилось? — удивился я.
— Следуй за мной. Разговаривать мы будем в отделении государственной безопасности нашей коммуны.
Из— за флюса и зубной боли говорил он страшно невнятно, и тем не менее его слова, произнесенные тихим, еле слышным голосом, повергли меня в дрожь: название этой организации означало для врагов народа долгие адские пытки.
— Почему? — спросил я, трясущимися руками зажигая керосиновую лампу.
— Ты рассказываешь реакционные мерзости. Но, к счастью для нашей деревни, я начеку, я не смыкаю глаз. Не стану от вас скрывать: я тут уже с полуночи и слышал всю эту историю про вашего, как его там, графа.
— Успокойтесь, товарищ староста, — обратился к нему Лю. — Этот граф даже не китаец.
— А мне плевать. Скоро наша революция победит во всем мире! И вот тогда любой граф, какой бы он ни был национальности, станет реакционером.
— Да погодите, товарищ староста, — пытался урезонить его Лю. — Вы же не знаете начала истории. Этот парень, прежде чем притвориться дворянином, был простым бедным матросом, то есть принадлежал к той категории трудящихся, которая в соответствии с «красной книжечкой» председателя Мао относится к самым революционным.
— Не пытайся заговаривать мне зубы, — оборвал его староста. — По-твоему, это дело устраивать ловушку прокурору, назначенному революционным государством?
Произнеся это, он сплюнул, давая понять, что если я буду по-прежнему сидеть, он примет самые решительные меры.
Я встал. Бежать мне было некуда, оставалось смириться, и я надел штаны из чертовой кожи и куртку из толстой, прочной материи, как и должно человеку, готовящемуся к долгой отсидке. Опорожняя карманы, я нашел немного денег и протянул их Лю, чтобы они не попали в лапы палачей из госбезопасности. Лю бросил их на топчан.