Bambini di Praga 1947
Шрифт:
Помощник садовника обгонял в упоении танцем все пары подряд, а пианист косился то на пол, то на свои пальцы и шептал:
— Колбасу-то я поди уже доел…
9
Через облитую лунным светом стену сумасшедшего дома перевешивались ветки. Пан Блоудек, надзиратель, отпер боковую калитку, и в сад медучреждения вошли агенты «Опоры в старости». Барышня Надя несла корзинку, прикрытую салфеткой.
— Ювенальная паранойя — это страшная гадость, — объяснял надзиратель Блоудек. — Это когда у пациента вдруг плюс меняется на минус и он быстро пятится обратно к шимпанзе.
— Хорошенькие у нас перспективы, — сказал управляющий.
— Иногда сойти с ума вовсе
— Это верно, — ответил Блоудек, — но только если вы скатываетесь туда, откуда еще способны возвращаться. Однако со временем можно попятиться и уже не вернуться. Тогда наступает распад личности и вас привозят сюда, к нам…
Компания остановилась на краю парка; сквозь деревья сияло шестиэтажное здание, выкрашенное в лунный свет. И в этом здании несло караул одно-единственное непогашенное окошко.
Они уселись на лавочку под сенью столетних буков и принялись любоваться видом огорода, где на грядках поблескивала роса на капустных листьях. А вдоль стены тянулась длинная стеклянная теплица, и ее крыша сверкала, как огромная бритва.
Надино белое одеяние выделялось на фоне глубокого паркового мрака.
— Барышня, откупорьте бутылку! — сказал управляющий, с удивлением обводя взглядом огород. — Люди, вы только посмотрите! Как же я люблю лунные ночи. И все-таки мне кажется, что нынче они уже не те, что раньше. Тогда луна была ярче. Хоть иголки собирай. И люди занавешивали окна одеялами и опускали плотные шторы, потому что некоторые в такие ночи становились лунатиками. Вы слышали, чтобы сейчас кто-нибудь страдал лунатизмом?
— Вы, например, — сказала Надя, обнимая коленями бутылку и вытаскивая пробку.
— До чего приятный звук! — восхитился надзиратель.
— Да, я лунатик, — сказал управляющий, — ну, и какая мне с того радость, если все, что у меня осталось, это деньги? Я так любил бродить с девушками лунными ночами… давно, в юности. И что тут поделаешь?
— Ничего не поделаешь, — ответил надзиратель, — всему свое время. Не станете же вы мучиться от любви, как во-он та наша дама? — Он указал на освещенное окно. — Там сидит пани Маша с разбитым сердцем и таким же мозгом, женщина, которая забыла, что ей уже сорок и что любовь портит кровь.
Надя протирала салфеткой рюмки.
Потом она разлила по ним спиртное.
— За что выпьем? — поднял свою рюмку управляющий. — Давайте за эту лунную ночь!
— За любовь, которая сломала пани Машу, — сказал Виктор.
— За ночи, которые еще наступят, — сказала Надя.
— За то, что все мы оказались в сумасшедшем доме, — сказал Тонда.
— За пятна, которые нельзя отчистить без повреждения ткани, — сказал Буцифал.
— За золотые руки фирмы «Крон Бразерс», которые создали этот напиток, — сказал надзиратель.
И они подняли рюмки и осушили их.
Тут в самом сердце здания кто-то громко распричитался.
— Не обращайте внимания, — сказал надзиратель и налил всем снова. — Это наверняка пан Килиус. Черт возьми! Да уж, эта самая фирма, «Крон Бразерс», знала, как нам угодить! Понимаете, люди думают, что у нас здесь что-то вроде мастерской, в которой дискордантность можно починить, как какую-нибудь проколотую шину… будто бы душу можно заклеить. А ведь человек — это такая тонкая штучка! Пан Килиус у нас уже в пятый раз. У его тещи никогда не было постоянного стакана для хранения вставной челюсти, и каждую ночь она клала ее в новое место. А Килиус, как вернется из пивной… вам же знаком этот волчий аппетит после пива, верно? В общем, он на что натыкался, то и съедал, ну, и выпивал тоже. И в общей сложности пять раз он глотал вставную челюсть своей тещи. И всегда кричал: «Теща смеется надо мной из стакана!», и его сразу связывали бельевыми веревками и привозили сюда.
— И откуда только, пан Блоудек, вы
— Откуда… Для шин одно, для душ другое. Тут без Сигизмунда Фрейда не обойтись, — сказал надзиратель. — Мы проводим… ав-то-тест… это вроде католической исповеди на ушко… и достаем из пациента все, что нужно. А потом холодной водой и шоками… ну, и другими лекарствами выкачиваем из его головы все лишнее. И возвращаем пациента семье с пометкой: «Внимание! Пускай теща не кладет зубы в стакан! Лучше бы ей вообще съехать с квартиры!» Да только люди считают, что мы починили их родственника раз и навсегда. И через полгода пациент опять тут как тут. Слушайте, а эта самая «Крон Бразерс» знает толк в своем деле! — прибавил надзиратель, вновь наполняя рюмку.
Виктор сидел на газоне, привалившись спиной к стволу красного бука и подставив ноги лунному свету — зеленовато-желтому, как хлор.
Надя обнаружила привязанный цепью к ветке шар, а под ним — врытую в землю чугунную решетку и девять разбросанных кеглей. Она расставила их, взялась за шар и отвела его назад на всю длину цепи.
Тонда терялся среди теней парка и вертел в пальцах рюмку, в которой отливал янтарным сиянием напиток, приготовленный фирмой «Крон Бразерс». Остальные глядели на скошенную крышу теплицы, по которой скользили лунные блики.
— А какие тут у вас еще есть пациенты? — поинтересовался управляющий.
— В соседях у Килиуса скрипач-виртуоз Голиан, — причмокнул надзиратель. — Его жена сбежала с помощником парикмахера, который, правда, тоже играл на скрипке, но добрался в лучшем случае до пятой тетради этюдов…
— От всякого разного люди умом могут тронуться, — вздохнул Тонда.
— Да нет же, тут все наоборот! Голиан очень обрадовался, когда от него сбежала жена, но гормоны, гормоны, о эти несчастные гормоны! — почти простонал надзиратель. — В общем, Голиан соблазнил учительницу домоводства, а та замучила его своим идеализмом. Она водила виртуоза дышать свежим воздухом на берег Влтавы и рисовала перед ним в лучах заходящего солнца такие картины сладкого будущего, что Голиан предпочел попятиться в третичный период и сойти там с ума. Эта самая учительница с восторгом рассказывала виртуозу о том, как будет замечательно дожить вдвоем до шестидесяти лет, когда страсть уже уляжется, и о том, как каждое лето они станут покупать по тридцать центнеров угля, чтобы зимой им было чем топить… И как она заберется к виртуозу в постель, чтобы читать ему вслух Ирасека… И от мыслей об этаком счастливом будущем у Голиана сначала задрожали руки, да так, что он разучился держать смычок, потом он не мог больше удерживать слюни и мочу, а в довершение у него отнялись ноги… Да здравствует фирма «Крон Бразерс», которая приготовила это для нас! — воскликнул надзиратель и причмокнул, точно понукая лошадь.
Потом он вылил себе в рюмку остаток из бутылки.
Надя отпустила шар, и кегли затрещали, как выстрелы при покушении на жизнь знатной особы. Она зажала между ногами вторую бутылку и извлекла пробку.
— До чего же приятный звук! — восхищался надзиратель. — Сегодня с утра я вместе с Голианом и Килиусом подметал в этом парке листья. Считается, что работа нервирует здоровых, но успокаивает больных. Так подметаем мы, стало быть, листья, а ветер все дует и дует и то и дело выдувает листья из тачки, а Голиан и Килиус все накладывают и накладывают их туда лопатами. Только кучку накидают, как ветер все уносит. И вот начали они браниться, то листья ругают, то ветер, за каждым листочком скачут вдогонку, что твои тарзаны. Наконец я засвистел, прибежали санитары и надели на обоих смирительные рубашки, а то у них уже пена изо рта пошла. И каждый тут же получил по одному электрошоку. Так господин Голиан упал на колени и просит: «Умоляю, еще разочек, еще!» Что ж, мы решили ему не отказывать, — закончил надзиратель, заполз на коленях под шар на цепи и расставил опрокинутые кегли.