Bambini di Praga 1947
Шрифт:
— Пан нотариус, — окликнула его машинистка, — тридцать шесть двухсотпятидесятиграммовых восковых свечей…
— Ах да, верно, — нотариус обернулся, пригляделся повнимательнее к ее кудрявым, как у негритянки, волосам и продолжал: — «…церковный мужской хор будет петь погребальную песнь, кропить святой водой станут трое священников и четверо клириков, которые и сопроводят гроб до самого места упокоения… возглавит процессию распорядитель… за ним следует почетный караул… распятие с фонариками… обок катафалка — служители с факелами… пятнадцать фиакров и два катафалка…» — диктовал старик неспешно и поглядывал на синее небо, как
А машинистка печатала так быстро, словно пересыпала металлические буковки текста в жестяную посудину.
Крик, донесшийся с соседнего двора, заставил пана нотариуса опереться обеими руками о подоконник.
Внизу возле открытой выгребной ямы стоял дворник, вопя:
— Ладя, Ладя! Ла-адя!
Тут отворилось окно первого этажа, оттуда показалась прилизанная голова и поинтересовалась вежливо:
— Что, папенька?
Дворник никак не мог угомониться:
— Что?! Что, спрашиваешь?! Помоги мне донести эту палку до реки, мы ее там ополоснем. — И он показал на жердь, которой ежедневно шуровал в яме.
— Послушайте, отец, но у меня же чистые руки! — воскликнул юноша в окне.
— А я говорю, надо палку отнести! — вскричал дворник и выволок из ямы жердь; из дома во двор выскочил молодой человек в белой рубашке и без раздумий ухватился за чистый конец палки.
— Нет! — завопил дворник. — Тот конец понесу я, а ты возьмешься за этот!
Молодой человек всё никак не соглашался:
— Но на мне белая рубашка и новый галстук, такого галстука больше ни у кого в городе нет!
Однако отец сказал сурово:
— Я тебе велю, приказываю — как твой отец. Или ты, может, думаешь, что этот засранный конец понесу я?! — взвыл вдруг дворник, тыча себя в грудь.
— Да у меня же новый галстук! Ладно, пойду сниму… — шагнул прочь сын. Но отец был непреклонен:
— Нет, я требую послушания немедленно! Ты берешься или нет?!
Юноша подумал и сказал:
— Не берусь. Из-за галстука не берусь!
И дворник бранился и сетовал, задрав голову к небесам:
— Вот все вы такие, все ваше пижонское поколение! Проклятье, неужто я, родитель, обречен вечно таскать за вас эти засранные концы?!
Сын отвечал ему:
— Папенька, да ведь любому ясно, что если мне вот-вот на свидание, то я не стану возиться туг с вашим дерьмом! Ну как бы я после этого взял Олину за руку?!
— Пан нотариус, мы с вами кое-что забыли, — сказала машинистка, — а сколько будет траурных извещений?
— Траурных извещений? — перепугался пан нотариус. — Напишите четыреста. И еще поминальные молитвы в храме святого Ильи… Вы успеваете? Хорошо… «Мужской хор будет петь мне „Animas fidelium“… а после богослужения трое священников в сопровождении хора прочитают над моим гробом „Libera“»… — продиктовал старый господин и, не утерпев, привстал на цыпочки и увидел, как из соседних ворот выходят дворник и его сын, неся шест, чтобы ополоснуть его в реке, пан нотариус глядел на руку дворника, которая сжимала грязный конец шеста, кивал и говорил: «…помост для гроба украшен должным образом… первые десять рядов скамей затянуты черным сукном…»
Со двора пивоварни послышался резкий свист.
Там у колодца стояла девочка в соломенной шляпке, она стояла и свистела, упорно свистела в свисток, спрятавшийся под сенью соломенной
— Ну, чего вам, паразиты?! Почему вы не играете?!
Девочка повозила башмаком по траве и пожаловалась:
— Бабушка, Зденечек покакал на траву, а я наступила! — А потом снова засвистела.
Бабушка влепила ей такую затрещину, что свисток вылетел у нее изо рта.
— Паршивка ты эдакая, так вот ты как?! Из-за каждой ерунды мне свистеть будешь?! Мне после обеда еще убираться к соседям идти, а вы тут безобразничать вздумали?! Когда же я белье достираю?!
Пан нотариус пожал плечами и отошел от окна.
Сев за стол, он сказал:
— Ту надпись, что вы вчера написали, надпись на памятнике, мы приложим к завещанию, потому что человек в моем возрасте не знает ни дня, ни часа. А завтра вы принесете мне другую надпись… где я уподобляюсь своему праху… и потом мы эти бумажки поменяем местами, понятно?
— Конечно, — ответила девушка, наблюдая за искусственными челюстями старого господина, которые захлопывались прежде, чем кончались слова. А еще она заметила, что пан нотариус, прежде чем чихнуть, стремительно вытаскивает из кармана носовой платок и прижимает его к губам. Она подумала, а что бы вышло, если бы пан нотариус привязал к своей челюсти такой шнурок, какой был у ее дедушки, шелковый такой шнурочек, на котором болталось пенсне… и еще один шнурок был у дедушки! Черный, шелковый, прикрепленный к шляпе, шнурок был пропущен сквозь нарочно проделанную дырочку, чтобы ветер ненароком не унес дедушкину шляпу… так вот, что было бы, если бы пан нотариус чихнул, а его искусственная челюсть повисла на черном шелковом шнурке, как дедушкино пенсне? Или как дедушкина шляпа?
— Брр… — передернула плечами девушка.
— Вам холодно? — удивился пан нотариус.
— Нет, но меня коснулась смерть, — ответила она и, обхватив себя за предплечья, принялась поглаживать и растирать их.
— Красивая поговорка, — промолвил пан нотариус и углубился в торговый договор — снабженный гербовой маркой, аккуратно переписанный на машинке и сшитый красно-белой нитью, концы которой были соединены и запечатаны красной печатью. Дочитав договор, он поднялся с места. В открытом окне виднелась река, над водой склонилась белая рубашка, полоскавшая длинный шест. Синяя же куртка дворника почти сливалась цветом с водой. Оба мужчины одновременно выпрямились, теперь они молча глядели на другой берег, и белая рубашка отражалась в воде, так что казалось, будто юноша с ловкостью гимнаста повис вверх ногами в речных глубинах.
— А ну-ка, барышня, запишите! — резко обернулся к машинистке нотариус. — Скорее, не то забуду! «Гроб — моя колыбель, и надгробная надпись — моя метрика…» Прочитайте это вслух, пожалуйста!
2
Супруги Шислеры, крестьянин и крестьянка из Бошина, появились раньше всех. Пан нотариус знал их уже четверть века, впервые они нанесли ему визит вскоре после свадьбы — в деревенских нарядах и с молитвенниками… мужчина был в широчайших галифе, заправленных в сапоги, и в охотничьей шапке… короче, оба выглядели по-королевски. Сегодня они уже состарились, да и одеты были по-городскому.