Банда 2
Шрифт:
— Кто должен позвонить? — спросил Пафнутьев.
— Сказал бы, но не могу, не моя тайна. Ты его знаешь, ты много про него слышал хороших слов, читал про него, видел его по телевизору... А как зовут... Зачем тебе знать? Вот позвонит, я оттащу тебя в ванную, открою тебе горлышко, все лишнее стечет... Голову с собой унесу, а все, что останется, можно потом. На машине куда-нибудь забросим. К весне найдут.
— Недалеко от рынка со двора неделю назад машину угнали... И человека ножом убили. Сзади ударили, в спину. Твоя работа?
— Моя, — кивнул Амон, глядя на экран. —
— Наследил ты там, — обронил Пафнутьев.
— Не может быть... Я чисто работаю.
— Наследил, — спокойно повторил Пафнутьев. — Отпечатки пальцев оставил.
— Я ни к чему не касался!
— Касался. А полгода назад, на Никольском шоссе... Когда машина сгорела... Тоже ножом в спину... Твоя работа?
— Давно было, не помню... На Никольском шоссе? Машина сгорела? А, вспомнил... Он плохо поступал... Начал выведывать, высматривать, вопросы задавать... Настоящие мужчины так не поступают.
— А кто это был?
— Не знаю... Зачем мне знать? Но что могу сказать, скажу. Спрашивай, начальник. Ни на одном допросе я столько не скажу. Все выложу, только чтобы было тебе интересно в последние минуты жизни.
Что оставалось Пафнутьеву, как не спрашивать? В этом что-то забрезжило, если не спасение, то хотя бы какая-то оттяжка, отсрочка.
— Ты откуда?
— Ха, сам же сказал, что я с гор. Пусть будет по-твоему.
— Сколько вас?
— Безработных не держим, для дела сколько надо...
— Человек двенадцать, я думаю...
— Правильно думаешь... Я не считал, но что-то около того.
— Кто ваш шеф?
— А ты не догадался? Я же почти назвал его...
— Догадался.
— Вот и хорошо. Теперь ты и сам понимаешь, что жить тебе дальше нельзя.
— Похоже на то... Сколько машин берете в месяц?
— Через день получается. В среднем.
— Куда же вы их столько?
— О, начальник, — Амон поднялся, уменьшил звук телевизора, но совсем не выключил, из чего Пафнутьев заключил, что бесовские пляски на экране Амону не менее интересны, чем разговор с ним, с Пафнутьевым. — В какую сторону ни плюнь — граница. Прозрачная граница, начальник! А там другая милиция, другой прокурор, следователь, гаишник.. — Деньги все любят.
— И все уходит туда?
— Иногда разбираем, когда есть возможность... Это еще выгоднее, дороже получается.
— Куда же тебе столько денег?
— Мне не нужно, другим нужно... Здесь обойдутся, там потребуются.
— Если деньги не нужны, зачем ввязался?
— Разве это вопрос... Как судьба решила, так и будет. Ты вот тоже ввязался, зачем? Не знаешь. И я не знаю. Интересно стало — ввязался. Денег вволю, работа есть, ребята хорошие... Торговать не люблю, воровать не люблю, водку терпеть не могу... В карты не играю... Что остается делать?
— А женщины?
— А! Женщины мне нравятся... Почти все. Но я им не нравлюсь. За деньги идут на что угодно, что ни прикажешь, делают... Но мне так не нравится. А девочку вашу я все-таки трахну, — Амон
Пафнутьева пробрала дрожь, но уже не от холода. Он понимал, что Амон все это может проделать. И ничто его не остановит, ни перед чем он сам не остановится. Ему и требуется такое вот запредельное издевательство, чтобы успокоиться, и постараться забыть обо всем, что с ним случилось в тюремной камере.
— Прокурора еще в угол посади, чтобы и он все видел.
— Зачем? — удивился Амон. — Прокурор наш человек. Думаешь, он не знает, где ты сейчас? Знает.
— Сообщили? — спросил Пафнутьев.
— А как же... Через час он уже все знал. Правда, адреса не знает. Ни к чему ему это. Прокурор все-таки, неизвестно, как себя поведет.
— И что же он, обрадовался?
— Нет... Опечалился.
— Но слова произнес какие-то? — спросил Пафнутьев, не мог остановиться. То ли профессиональное чувство сыграло в нем, то ли больной, предсмертный интерес, желание знать все о своей собственной смерти, со всеми подробностями, которые ее сопровождают.
— Сейчас скажу, — Амон задумался. — Как же он сказал... Грамотно так... Человек образованный... Вспомнил! — обрадовался Амон. — А что, говорит, другого выхода не было? Не было, — отвечает ему мой шеф. — Я бы все-таки не стал этого делать, — говорит твой прокурор. Но, знаешь, как сказал? Не очень настойчиво... Чтобы совесть свою успокоить.
— Думаешь, у него есть совесть?
— Есть, — кивнул Амон. — Но такая, знаешь... Тренированная. Вроде, как презерватив — на любой член натянуть можно, в любую дырку затолкать...
— Да, это на него похоже, — согласился Пафнутьев с этой необычной характеристикой Анцыферова. — А Колов?
— И Колов знает. Наш человек, ты же сам видел, как он меня обнимал... Я у него в баньке парился... Сначала начальство, потом нам позволили.
— Значит, купил их твой хозяин? — произнес Пафнутьев без вопроса, скорее утвердительно.
— Ага, — кивнул Амон. — Купил. И не очень дорого... Жадные оказались. Еще хотят. Они все время хотят, им все мало, понимаешь? Даже когда не заработали — хотят. Но теперь им хорошо заплатят.
— За что?
— А за меня, начальник! Я же на свободе...
— Байрамов команду дал? — спросил Пафнутьев самым невинным голосом, на который был только способен — в наручниках, со связанными ногами, лежа на голом полу.
— Не я же, — ответил Амон, не отрывая взгляда от телевизора. Потом как-то весь замер, медленно с улыбкой повернулся к Пафнутьеву, некоторое время смотрел на него с удивлением. — Хитрый ты, начальник. Очень хитрый. С тобой опасно разговаривать.