Банда Тэккера
Шрифт:
— Неправда. — Эдна вошла в комнату. — У тебя нет сердца. Раньше мне казалось, что так и надо, что это замечательно, если мужчина такой, как ты, отпетый.
— Отпетый? Как это? С чего ты взяла? Я вовсе не отпетый.
— Я хочу сказать — твердый, как кремень. Что бы ни случилось, ты не меняешься. Мир может измениться, а ты нет. Что бы с тобой ни случилось — ты не меняешься. Тебя не проймешь, нет, у тебя даже мускул на лице не дрогнет.
— Какие глупости! Очень даже меняюсь. Почему ты говоришь, что я не меняюсь? Я старею. Вон уж и брюшко отрастил. Я остепенился, стал совсем солидный, почтенный
— Да ну! Подумать только! Значит, бога ты не перехитрил? Жаль, жаль, что ты сдался, начал стареть, как все простые смертные.
— Не понимаю, чего ты сердишься?
— Я сержусь потому, что ты стоишь тут с каменным лицом, и я не могу понять, что происходит. Что-то происходит, я знаю, и нечего меня дурачить.
Тэккер рассмеялся.
— Форменный шпион в юбке, — сказал он.
— Ладно, ладно.
— Чистокровная ищейка.
— Бен, перестань! Ты должен сказать мне. Я имею право знать.
— Конечно, имеешь, и я бы сказал, если бы мог припомнить, о чем он говорил. Но это было что-то по части Джо, и я сказал этому субъекту, чтобы он не приставал ко мне, а приставал бы к Джо; а потом я выкинул все это из головы.
— Тебе меня не одурачить, Бен.
— Думаю, что нет.
— Мы прожили вместе слишком долго, чтобы я могла не знать.
— Ну, что ж поделаешь, если уж ты без этого не можешь уснуть, так подожди, я сейчас придумаю тебе сказочку на сон грядущий. — Наморщив лоб, Тэккер задумчиво побарабанил по нему пальцами. — Сейчас придумаем, — сказал он.
Эдна смотрела на его грубое, бесстрастное лицо, нарочито насупленное сейчас в деланной задумчивости.
— Мне всегда казалось, что это замечательно, — сказала она, — что мужчина должен быть именно таким, как ты, — как кремень. Но иногда это просто черт знает что. Уверяю тебя.
Тэккер подошел к ней, взял ее за обе руки, заглянул в глаза и сказал:
— Ты же знаешь, Эдна, — если было бы что-нибудь серьезное, я сказал бы тебе.
— А ты позволь мне самой судить, серьезно это или несерьезно.
— Нет! — Тэккер помолчал с минуту, все еще глядя ей в глаза, потом сказал: — Я еще сам не решил до конца, что делать.
— А, так тебе нужно что-то делать?
— Может быть. А может быть, и нет. Не знаю. Еще не решил. Я тебе все скажу, как только можно будет. Ты же знаешь. Разве я не все говорю тебе?
— Да, Бен, говоришь. Во всяком случае я всегда считала, что говоришь.
— Я всегда говорю, всегда.
Она задумалась, пытливо глядя ему в глаза. Потом поцеловала его в щеку и погладила ее своей белой нитяной перчаткой.
— Ну вот, правильно, — сказал Тэккер. — Немножко кольдкрема не помешает моей отпетой роже.
Эдна рассмеялась.
— Я совсем не то имела в виду, — сказала она.
— Знаю, знаю.
— Не засиживайся слишком поздно. — Рукой, затянутой в нитяную перчатку, она послала ему воздушный поцелуй и ушла в спальню.
Немного погодя Тэккер тоже лег спать. Он уже знал, что ему нужно делать. Он решил отправить Эдну с детьми куда-нибудь в безопасное место, где Фикко не мог бы до них добраться и где они ничего не узнают, даже если что-нибудь произойдет. Возможно, Фикко попытается похитить у него детей, чтобы принудить его к сделке или к
Сейчас все это было совершенно ясно для Тэккера, но, в сущности, он знал, что ему придется поступить так, еще с той минуты, когда впервые услышал о Фикко. И все же решился он на это только после разговора с Эдной. Но и тут он еще не сразу понял, что уже принял решение, и сидел некоторое время один, снова перебирая все с начала до конца, прикидывая, как все это будет выглядеть с точки зрения Бэнта, и с точки зрения Холла, и его самого, пока, наконец, отчетливо не представил себе, что произойдет, если он все же сцепится с Фикко. Тогда он перестал об этом думать и снова возвратился к решению, которое уже давно было им принято, и объявил о нем самому себе.
Когда Тэккер вошел в спальню, Эдна уже спала. Он постоял, глядя на нее. В тусклом матовом свете лицо ее казалось спокойным и свежим. Тэккер угадывал массивные очертания ее большого тела под одеялом. Он подумал о том, какая розовато-белая у нее кожа.
«Кожа у нее, как сливки», — подумал он. Но сравнение не понравилось ему. Кожа Эдны была даже лучше, чем сливки. Она была холодная на взгляд и теплая на ощупь. Эта мысль вползала в него, проникая все глубже.
«Как она спит», — подумал Тэккер. Он не мог уловить дыхания Эдны. Нужно было подойти совсем близко, чтобы увидеть, как колышется ее грудь. «Она доверяет мне, — подумал он. — Замечательная, редкостная женщина. Встревожена, а спит, как ребенок, потому что доверяет мне».
Он подошел к своей кровати, стоявшей у противоположной стены, и, ложась в нее, внезапно вспомнил о Фикко и невольно пробормотал вслух: «Надеюсь, что она права». Это вырвалось неожиданно для него самого. Он поспешно обернулся и посмотрел на жену. Эдна не пошевелилась. Она все так же тихо лежала в тусклом свете.
Тэккер долго не мог уснуть. Он лежал и думал о Фикко и о том, как Эдна сказала, что он, Тэккер, не человек, а кремень, и о том, что он всегда знал, что она так думает о нем и восхищается им, и о том, что ему придется драться с Фикко, а он не хочет драться, и о том, что всякий раз, когда ему хотелось пойти на уступку, он не решался, так как знал, что Эдна любит его именно за то, что он кремень, и о том, как это хорошо, во всех отношениях хорошо, — и для бизнеса, разумеется, хорошо, и для него самого, да, конечно, и для него самого. Это помогло ему разбогатеть, а теперь поможет прикончить этого итальяшку Фикко, если тот вовремя не одумается; а быть может, прикончить и этого политикана Бэнта и даже сделает Холла губернатором. А может, и нет. Может, ничего подобного не будет. Может, Фикко вовремя поумнеет.
Тэккер не заметил, как заснул. Он помнил только, как ему начал сниться сон. Ему снилось, что ему на ноги навалилась какая-то тяжесть. Он пошевелил ногами, и тяжесть подползла ближе. Тэккер не мог разглядеть, что это такое, чувствовал только приближение чего-то темного и тяжелого. Он даже не видел, как оно двигается. Оно просто надвигалось на него, и все. Оно медленно ползло по его телу, он заворочался, голова беспокойно зашевелилась на подушке, и он глухо застонал.
— Эдди! — крикнул он. Так звал он свою жену наедине.