Бандагал (сборник)
Шрифт:
Дорис побледнела.
— Что с ним? Ему плохо?
Профессор Крешенцо сокрушенно развел руками.
— Тошнота, головокружение, а потом начались рвота, судороги. Я дал ему успокаивающие таблетки, сейчас он спит.
Но нет, Нико не спит. Из коридора донесся протяжный стон.
Дорис бросилась в спальню: Нико, согнувшись, сидит на постели и держится за живот. Его глаза умоляют о помощи, лоб потный, лицо искажено гримасой боли. Он валится на кровать и начинает корчиться, отчаянно просит: «Воды, воды». И снова раздается долгий, душераздирающий стон.
Дорис не в силах
— Нужно что-то предпринять. Вызвать врача из амбул… — выдавливает онa из себя и замолкает на полуслове.
Это невозможно. Нико вышел из ВМО в пятницу. Извещение об этом наверняка уже поступило в районную амбулаторию. Бесполезно звонить, все равно никто не придет. И подавать заявление о повторном приеме в члены ВМО бессмысленно. Не говоря уже об огромном штрафе, пона-. добится по крайней мере два-три дня, прежде чем будут выполнены все формальности. Да еще день-два, пока соответствующие документы не поступят в амбулаторию. А без официального подтверждения врач из ВМО и пальцем не пошевелит.
Крешенцо нерешительно потер подбородок.
— Есть у меня знакомый врач. Но не знаю, согласится ли он приехать. Он живет километрах в тридцати от Рима, занимается земледелием, с тех пор как его лишили докторского диплома. Только за то, что он оказал помощь больному, не состоящему в этом проклятом ВМО. Попробую ему позвонить.
В глазах Дорис блеснул луч надежды. Профессор Крешенцо, с трудом волоча ноги, направился к телефону, стоявшему в коридоре.
Дорис подошла к постели, взяла руку Нико в свою и тихо заплакала.
Нико смотрел на нее и не узнавал.
— Меня грызут собаки, тысячи собак грызут мой жи…
Он перекинулся на другую сторону, свесился вниз, и из горла у него хлынула желтая пенная вода.
— Врача нет дома. Жена сказала, что он отправился поудить и вернется лишь к полудню. Я попросил ее послать кого-нибудь за ним на озеро. Через час позвоню еще раз, — сказал вошедший в комнату Крешенцо.
— Через час? Но ему очень плохо! Его снова вырвало.
— Знаете что: спуститесь-ка вы пока в аптеку. У вас ведь есть книжечка ВМО, не так ли? Мои таблетки тут не помогут. Скажите, что у вас люмбаго, боли в пояснице, впрочем, лучше — невралгия, затронут тройничный нерв. Можете стонать, плакать, кричать, лишь бы вам дали сильнодействующее успокоительное средство.
Дорис заколебалась. Она переводила взгляд с профессора Крешенцо на Нико, который отчаянно корчился в постели.
— Мне нельзя, — пояснил Крешенцо. — Я не член ВМО, мне не дадут и аспирина.
Дорис бегом спустилась по лестнице и помчалась к аптеке. Но попробуй перейти улицу, когда по ней сплошным потоком мчатся левакары! А подземный переход, как назло, далеко. Сколько лишнего времени придется потерять? Она ощутила острую боль в спине и в боку. Неужели и в самом деле началась невралгия? Нет, сейчас все пройдет. Надо только взять себя в руки и не глупить. Все будет хорошо. Солнце, казалось, прожигающее навес крытого рынка, напомнило ей о недавней прогулке, о зеленом куполе леса. Ничего, ничего, все обойдется.
Обычно сильнодействующие таблетки
В полдень пришла ее мать. Ее негодованию не было предела. Она беспрестанно качала головой в знак осуждения, фыркала и то и дело повторяла:
— Я же тебе говорила, дочка, он совершенно безрассудный человек. А ты еще хотела связать с ним свою судьбу!
— Перестань, мама, перестань. Нико — фанфарон и задира, но он чудесный парень. Просто случилось несчастье, и он тут не виноват.
Крешенцо метался из одной комнаты в другую. Он попробовал еще раз позвонить своему другу. Никто не ответил.
«Цветы распускаются в мае, цветы распускаются в мае», — когда-то, в детстве, эта веселая песенка очень ей нравилась. Дорис не может понять, почему этот незатейливый припев припомнился ей именно сейчас.
Мать стоит у спинки кровати и, вытянув шею, словно гусыня, наблюдает за Нико. Время от времени она сокрушенно разводит руками и говорит с наигранным участием:
— Он задыхается. Ему нечем дышать. Разве вы не видите, что он задыхается?
А Крешенцо ни секунды не стоит спокойно на месте: он то прищелкивает пальцами, то лезет в карман за сигаретами и тут же прячет их назад, сообразив, что дым может повредить Нико.
В половине третьего мать берет Дорис за руку и уводит ее из комнаты.
— Идем домой. Поешь, отдохнешь с часок, потом вернешься.
Дорис решительно выдергивает руку и возвращается в спальню.
Лицо Нико искажено гримасой боли, челюсти крепко сжаты, из уголка рта стекает желтоватая слюна. Он молчит и не отвечает на вопросы. Дорис расплакалась, умоляла его: «Ну, скажи что-нибудь», но он в ответ лишь тихонько стонал.
Крешенцо снова бросился к телефону. Подошла жена врача и сказала, что на озере мужа не нашли, а домой он еще не вернулся.
Крешенцо смотрит на Дорис виноватыми глазами.
— Позвоню попозже. Пойду заварю чай.
Крешенцо тоже устал, он с трудом удерживается, чтобы не закурить. Мать Дорис, эта свиная туша, облаченная в цветастое атласное платье, стоит в дверях и неодобрительно хрюкает. Она не намерена терпеть, чтобы ее дочка превратилась в сиделку, и в который раз уговаривает ее уйти. Дорис не отвечает. В ушах по-прежнему назойливо звучат слова: «Цветы распускаются в мае». А перед глазами кружатся в танце девочки в беленьких платьицах. Счастливые, бездумные дни детства, бегущие быстро и гладко, словно застежка молнии… А сейчас время тянется медленно, тоскливо, как в полусне.
Она осталась одна. Мать ушла, Крешенцо тоже куда-то исчез. В полутемной комнате тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на столике да слабыми, на одной ноте, стонами Нико.
Дорис держит руку Нико в своей. Рука горячая, липкая. Нет, Нико не только глупец, но и бунтарь. Он способен на самые благородные порывы, но одновременно упрям и эгоистичен. И ему дико, катастрофически не повезло. Выйти из ВМО и буквально через несколько дней заболеть, причем не простудой или гриппом, а какой-то странной и опасной болезнью! Неужели ему ничем нельзя помочь?..