Банджо
Шрифт:
Выражение на лице Роки снова изменилось.
— А ты, парень, что-то слишком быстро осмелел. С чего бы это, а?
— Ладно, мир, мир, — спокойно сказал Белински.
— А что я могу поделать? — пожаловался Роки. — Мне сунули в руку, сказали — вот того убрать. Ну, я и убираю. Такой уж я вот человек. И все это знают.
— Но ты же можешь измениться. Стать другим.
— И чем мне потом заниматься? Продавать Библию?
— Вовсе не обязательно. Можешь заниматься чем угодно. Например, для начала можешь быть мойщиком посуды. Пойдешь учиться. Потом найдешь какое-нибудь толковое дело.
— Я? Учиться? — Роки даже присвистнул,
— Ты вот подумай, о чем я тебе сказал, — сказал Белински, закрывая глаза и присоединяясь к сотням других, погружающихся в сон людей, — бормочущим, ворочающимся, мрачным, запуганным.
И с тех пор каждое утро Перли, взглянув на Белински, улыбался своей широкой улыбкой и говорил:
— Ну, вы посмотрите — это же мистер Белински, живой и здоровый! Чудеса!
А Хесус, сверкнув своими темными узкими глазками, бормотал:
— Ну, уж сегодня вечером его точно убьют.
Перли разражался громовым смехом и хлопал себя по огромной ляжке, а Хесус еще больше щурил глаза и становился в позу гордого тореадора.
Каждый день мускулы в когда-то могучем теле Белински все больше оживали. И скоро далеко не каждый здоровяк рискнул бы схватиться с ним. Однако в драке с Перли он бы еще не выжил — Перли был слишком силен и огромен и при этом поразительно быстр в своих движениях. Плохо пришлось бы Белински пока и в схватке с Хесусом, который обладал врожденной свирепостью и гибкостью гремучей змеи.
Каждый день все более укреплялась в Роки мысль о том, что он мог бы чему-то учиться. Он даже стал брать книги из скудных запасов тюрьмы. Книги открывали ему то, о чем он даже и не подозревал; он постоянно удивлялся, задавал вопросы самому себе и книгам, которые читал.
— Ну как же так, приятель, — говорил он, обращаясь к страницам раскрытой книги, — как же так? Вот ты говоришь, что за теми нашими звездами, которые мы видим на небе, есть еще другиезвезды? И там есть что-то такое, о чем мы и слыхом не слыхивали? Это ж надо! Как можно стать таким умным, чтоб обо всем этом писать, а?
Белински всячески поддерживал новое увлечение Роки и посоветовал ему после книжки по астрономии почитать поэзию. Среди книг нашлась “Баллада Редлингской тюрьмы” Оскара Уайльда, и поэма так понравилась Роки, что он выучил ее на память и готов был цитировать в любой момент. Его друзья придумали даже нечто вроде игры: они старательно избегали в беседе с ним упоминания о поэзии, поэтах, Англии, тюрьмах, Оскаре Уайльде, гомосексуалистах, преступлении и наказании, но следили за тем, когда Роки начнет цитировать поэму, что во время прогулок во дворе он делал рано или поздно, совершенно независимо от предмета разговора. Роки незаметно переводил беседу в желательное для него русло, а потом неожиданно начинал цитировать, мечтательно прикрыв глаза веками с длинными ресницами:
— И боль, которой так горел он,
Что издал крик он тот,
Лишь понял я вполне, — весь ужас
Никто так не поймет:
Кто в жизни много жизней слышит,
Тот много раз умрет. [3]
Сам Белински взялся заучивать кое-какие фразы на испанском и индейском
3
Перевод К. Бальмонта.
Он старался оставаться в стороне от заговора и подготовки к бунту, который зрел день ото дня. Но и осуждать заключенных не мог. Около сотни человек, в основном, черные, находились в больничном отсеке — в знак протеста против условий содержания они перерезали себе ахиллесовы сухожилия. Еда была отвратительна — даже свиньи такое бы не ели; во время прогулок заключенным не позволяли никаких игр. В тюрьме не было ни столярной, ни какой-либо другой мастерской, где заключенные могли бы заниматься чем-то полезным. Единственным развлечением была прогулка, во время которой было позволено только ходить по двору. И заключенные ходили и кляли все на свете.
В тюрьме имелось то, что условно называлось “библиотекой”; когда-то начальнику тюрьмы досталось в наследство от дяди, который верил в силу печатного слова, небольшое количество заплесневелых книг. Начальник тюрьмы не нашел, где бы разместить эти книги у себя в доме, и притащил их в тюрьму, свалил в одном из бараков, который тогда был пуст в связи с санацией после эпидемии оспы. Потом наведывающимся иногда в тюрьму конгрессменам демонстрировали эти книги как знак просвещенности исправительно-тюремной системы; этот же, или уже другой, начальник тюрьмы прицепил на бараке надпись:
“БИБЛИОТЕКА. ОТКРЫТА С 2 ДО 4. ЗАБОТЬТЕСЬ О КНИГАХ, И ОНИ ПОЗАБОТЯТСЯ О ВАС. ЗНАНИЕ — СИЛА”.
Белински, в надежде предотвратить кровопролитие, к которому усиленно толкал заключенных Рональд Гриздик, пытался убедить чернокожих, мулатов и краснокожих, что следует избегать насилия; он старался донести до них мысль, что лучше “каждому учить каждого”.
Однажды в библиотеке ему попался в руки журнал “Америкэн Меркюри”. Прочитав редакторскую статью, он поразился, насколько мысли, там выраженные, совпадали с тем, что проповедовал он сам. Статья произвела на него такое сильное впечатление своим едким юмором, что он написал редактору незатейливое письмо, в котором благодарил его за “прекрасные слова” и просил прислать какие-нибудь книги в библиотеку тюрьмы Левенворт.
Его письмо было опубликовано в одном из номеров журнала, причем без всяких изменении или комментариев, и — чудо из чудес! — из разных уголков страны в тюрьму стали приходить посылки с книгами.
Начальник тюрьмы вынужден был назначить Белински заведующим быстро растущей библиотекой; была даже организована “читальня”.
Первым делом Белински снял старую запыленную надпись и заменил ее своей:
“ДАЖЕ ЗА МАЛОЕ ВРЕМЯ МОЖНО МНОГОМУ НАУЧИТЬСЯ”.
Недовольство заключенных, готовое взорваться бунтом, несколько приугасло. Перли начал читать Конституцию США и Декларацию Независимости; Хесус заинтересовался “Историей Католической Церкви”; Чарли Фоксуок читал статьи о землепользовании и о договорах с индейцами.