Банкир дьявола

Райх Кристофер

Из кухни доносился голос семилетнего Артура, требовавшего до обеда конфету. Мысленно Габриэль пожелал жене не поддаваться, в то же время прекрасно понимая, что она, как и всякая настоящая мать, ни в чем не может отказать своему сыну. Певучий голос Амины был едва слышен среди веселого позвякивания кастрюль и сковородок. Если нос не обманывал, то на ужин ожидалась ягнятина. В этом звуковом фоне отсутствовал один звук — противное бормотание телевизора. В доме Габриэля телевидение было под запретом.

— Амина сказала, ты хотел меня видеть.

Габриэль

встал и радушно раскинул руки:

— Заходи, заходи, Жорж.

Жорж Габриэль нерешительно вошел в комнату, держа руки в задних карманах джинсов. Волевое красивое лицо. Внимательный взгляд темных глаз скользнул по комнате. Рослый молодой человек с плечами, которым позавидовал бы сам Атлант, и с простыми, искренними манерами. Как обычно, на нем была голубая футболка французской национальной сборной. Но необычно было видеть его наголо обритую голову. «Как у Зидана, — предупредила жена. — Для мальчика важно, чтобы ты одобрил».

— Проходи-ка и дай на тебя посмотреть, — произнес Габриэль, усмиряя свой гнев. — Да, так ты выглядишь старше и ответственнее. — На самом деле выглядел он в точности как безмозглый качок-хулиган. Недоверчивый, злой и даже опасный. — Садись. У меня такое чувство, будто сто лет тебя не видел. Как дела в гимназии? Освоил производные? Если хочешь стать доктором, математику надо хорошенько подтянуть.

— Все в порядке. Уже биномы проходим. И у меня куча времени, чтобы справиться с ними. «Бак» только в июне.

Жаргонное словечко «бак» означало экзамен на бакалавриат — государственный экзамен, определяющий, кто из детей продолжит обучение в университете. Жорж Габриэль учился в последнем классе гимназии, был отличником и капитаном футбольной команды, центрфорвардом. Он играл с такой азартной яростью, что его отца бросало в дрожь.

— Не сомневаюсь, ты отлично справишься. Вот я в свое время был никудышным учеником. Ты уже десять раз обошел меня.

Габриэль провел сына в комнату и закрыл за ним дверь. Этот кабинет был частным владением отца, и никому не разрешалось заходить туда без приглашения, поэтому-то Жорж и озирался по сторонам с видом восхищенного взломщика. Обстановка в кабинете была в духе французского минимализма: узкие легкие книжные полки и лакированный комод «Рош Бобуа».

— Играешь на выходных?

— Нет, только тренировка. Тренер заболел, и проводить ее буду я.

— Надеюсь, ты не забываешь и про свои другие занятия.

Габриэль пожалел о сказанном в ту же секунду, когда слова слетели с губ: читать проповеди было не в его правилах. Никаких наставлений со стороны отца. Это было его твердое правило. Он не брал в рот спиртного. Не сквернословил. Нигде не болтался допоздна. Он жил так, как, надеялся, будут жить его дети, и ожидал, что его примера достаточно.

— Нет, не забываю, — ответил Жорж, усаживаясь в кресло перед письменным столом, но не основательно, а на самый краешек: похоже, он надеялся на непродолжительную беседу.

Разговор по душам

между отцом и сыном всегда проходил непросто. Обычно Габриэль возвращался домой после работы около восьми часов. В это время дети или выполняли домашние задания, или готовились ко сну. Наверное, воспитывать детей — материнское дело. Но грусть, возникающая оттого, что он их почти не знает, не проходила. И нечего твердить самому себе, что все это легко поправимо. Себя не обманешь. А скоро хлопот у него станет еще больше.

Усевшись в кресло напротив сына, Габриэль в последний раз окинул его оценивающим взглядом. У него не было сомнений, что молодой человек готов для выполнения задания. Еще бы не готов! Прошлым летом Жорж провел шесть недель в лагере в долине Бекаа, осваивая основы солдатской профессии. Перед выпуском он сломал своему инструктору по рукопашному бою руку и челюсть. Мальчик был сильным и способным. Но лагерь — всего лишь репетиция.

Была и другая причина, как теперь он мог признаться, для его беспокойства. С тех пор как мальчик вернулся с Ближнего Востока, в его поведении стало проскальзывать легкое, но несомненное сопротивление. Не то чтобы бунт, скорее сдержанная критика всего, что его окружало. Габриэль замечал ее даже во взгляде Жоржа. По-другому он стал вести себя и дома: совсем недавно у него появилась привычка — занимать во время споров сторону Амины. Гниль начала просачиваться и в него.

— Меня беспокоит один американец, — сказал Габриэль. — Он может навредить нам. Помешать нашим планам.

— Он в Париже?

— Да, один из виновников смерти Талила. Нам надо принять меры. Он подобрался слишком близко, чтобы и дальше закрывать на него глаза.

Габриэль достал из кармана авиабилет компании «Эйр Франс» и положил его на стол перед сыном. Жорж внимательно рассмотрел билет. Поездка туда и обратно, экономкласс, Париж — Дубай. Его глаза загорелись.

— Нам… то есть ты имеешь в виду меня?

— Ты уже не ребенок. Пора и тебе потрудиться на благо семьи.

Жорж кивнул. Он почувствовал боевой задор, и взгляд сразу сфокусировался.

— Я готов, — произнес он.

И Габриэль заметил, как сын едва заметно склонил голову набок с немного самодовольным видом, будто он только что забил гол. Никакой самоуверенности, просто уверенность в себе,как любил повторять Жорж.

— Тебя не пугает, что придется убить?

— Да… я хотел сказать «нет». Я уже научился блокировать эту часть сердца. Немножко страшно, но справлюсь. — Чуть помедлив, он добавил: — Получается, я не просто уезжаю… Скоро все, над чем ты работал все эти годы, останется позади.

— Мы все скоро уедем.

Жорж удивленно покачал головой:

— Ух ты, это, выходит, и вправду произойдет. Даже не верится, что все совершится прямо сейчас.

— На этой неделе.

— Так скоро?

У Габриэля возникло сомнение, не слишком ли он много сказал. Сдержанно он объяснил: