Банкир в XX веке. Мемуары

Рокфеллер Джон Дэвисон

Я высказал соображение, что президенту было бы целесообразно пригласить лидеров этих стран в Вашингтон, чтобы заверить их в том, что они могут продолжать рассчитывать на нашу поддержку. Картер прореагировал холодно, указав только, что он обсудит этот вопрос со своими советниками.

Перед уходом я также призвал президента разрешить шаху въезд в страну. Я сказал, что, если существует угроза в отношении нашего посольства в Тегеране, мы должны предпринять необходимые меры предосторожности, однако мне кажется, что великая держава не должна поддаваться шантажу. Президент был явно раздражен, и после того, как я закончил, холодно завершил нашу встречу.

В то время как условия на Багамах ухудшались, а американский вариант оставался твердо

закрытым, по крайней мере на какое-то время, Генри и я продолжали поиски страны, которая согласилась бы принять шаха и в которую он согласился бы направиться. В списке было немного названий, однако одной из возможных стран была Австрия. В конце апреля на встрече Бильдербергской группы⁵⁵ в Вене я говорил с канцлером Бруно Крайским, который высказал сочувствие к судьбе шаха. «Будучи евреем, - сказал он мне, - я знаю, что такое быть беженцем». Я уехал из Вены, считая, что Крайский разрешит шаху въезд. Мы поддерживали с ним контакт, однако официальное приглашение так никогда и не было выдано.

Генри Киссинджер оказался более удачливым. Мы оба несколько раз встречались с президентом Мексики Хосе Лопесом Портильо в конце 1970-х годов, и у нас установились с ним хорошие отношения. Генри убедил Лопеса Портильо не принимать во внимание возражения министра иностранных дел, считавшего, что Мексике не подобало выручать Соединенные Штаты; в результате визы шаху и его семье были выданы и они прибыли в Куэрнаваку 10 июня 1979 г. Мексиканское правительство вело себя тактично, и шах нашел, что новая обстановка весьма приятна.

Это предложение я рассмотрел серьезно, однако, в конце концов, также отклонил его. На этом посту я должен был бы отвечать за проведение в жизнь ряда драконовских мер по изгнанию инфляции из экономики и по стабилизации доллара. Поскольку я был богатым, хорошо известным республиканцем, да к тому же еще и банкиром, мне было бы чрезвычайно трудно выстроить аргументы в пользу жесткой денежно-кредитной политики и представить эту политику скептически настроенному Конгрессу и рассерженной общественности. Я поговорил об этом со своим другом Андре Мейером, и он согласился, что эти препятствия слишком серьезны, чтобы пытаться их преодолеть. Я сообщил о своем решении Биллу Миллеру и настойчиво рекомендовал на эту должность Пола Уолкера, который в это время занимал должность президента Нью-Йоркского федерального резервного банка.

ЕЩЕ ОДИН ОТКАЗ ПРЕЗИДЕНТУ

Поскольку шах был надежно устроен в Мексике, я надеялся, что необходимость моего прямого участия в его судьбе прошла. Поэтому в то время как Генри продолжал публично критиковать администрацию Картера за ее общий подход к иранскому кризису и прочие аспекты внешней политики, а Джек МакКлой бомбардировал Сайруса Вэнса письмами, требующими разрешить шаху въехать в Соединенные Штаты, я не предпринимал ничего ни в публичном, ни в частном плане, чтобы повлиять на отношение администрации к этому вопросу.

Несмотря на то, что президент Картер был раздражен моими попытками убедить его разрешить шаху въезд в Соединенные Штаты, он, вероятно, не затаил на меня зла. Мои отношения с ним и с другими руководящими членами его кабинета оставались хорошими, по существу настолько хорошими, что 19 июля президент позвонил мне во время заседания совета директоров «Чейза», чтобы попросить меня заменить Майка Блументаля на посту министра финансов. На следующий день я отправился в Вашингтон, чтобы лично обсудить с ним этот вопрос, однако мы быстро поняли, что наши взгляды на управление финансовыми делами страны слишком далеки, чтобы между ними можно было легко построить мост. Президент назначил на должность министра финансов Уильяма Миллера, занимавшего тогда пост председателя правления Федеральной резервной системы.

К моему удивлению, несколькими днями позже Миллер позвонил по поручению

президента, с тем чтобы спросить меня: не соглашусь ли я заменить его в качестве председателя правления Федеральной резервной системы?

«РАЗРЕШЕНО ВЪЕХАТЬ ПО ГУМАНИТАРНЫМ СООБРАЖЕНИЯМ»

Политика президента Картера в отношении Ирана начала разворачиваться на протяжении лета 1979 года. Правительство Базаргана продолжало находиться у власти, однако удерживало ее с большим трудом. Его усилия по приведению иранской экономики в рабочее состояние увенчались определенным успехом; нефть вновь начала течь в танкеры, терпеливо ожидавшие своего груза у острова Харг. Американские и европейские компании, включая «Чейз», весной возобновили свою деятельность после того, как беспорядки, связанные с отъездом шаха и возвращением аятоллы, затихли. Однако равновесие политических сил было неустойчивым, и любое неожиданное событие, даже незначительное, могло нарушить все еще хрупкую ситуацию и вызвать очередной кризис.

Началом такого события было то, что происходило в Куэрнаваке летом 1979 года, когда шах заболел. Джозеф Рид видел его в начале августа и обратил внимание на то, что часовой ремешок на его руке был застегнут необычно свободно, однако он отнес это к одной из королевских причуд. Месяцем позже Джозеф увидел, что шах сильно похудел и явно страдал от желтухи; ему сказали, что у шаха, возможно, малярия.

В конце сентября Боб Армао сказал Джозефу, что состояние здоровья шаха ухудшилось, и попросил его вступить в контакт со специалистом по тропической медицине д-ром Бенджамином Кином из нью-йоркской больницы. Кин вылетел в Куэрнаваку, провел обследование шаха и обнаружил, что тот страдает обструктивной желтухой, вызванной или желчно-каменной болезнью, или раком поджелудочной железы. Он хотел произвести дополнительные анализы, однако шах отказался. Джозеф проинформировал Дэвида Ньюсома о том, что произошло, сказав, что может возникнуть необходимость приезда шаха в Соединенные Штаты для лечения. Ньюсом ответил, что прежде чем шаху будет разрешено въехать в страну, необходимо представить «серьезные аргументы в пользу того, что ситуация имеет медицинскую окраску».

Состояние шаха ухудшалось, и три недели спустя, 18 октября, доктора Кина опять вызвали в Мексику. Теперь шах сказал Кину, что у него была лимфома⁵⁶ и что группа французских врачей лечила его в течение ряда лет, однако это оставалось секретом. Об этом знали лишь немногие люди, близкие к шаху, в частности его жена. Поразительно, но никто в Соединенных Штатах, ни в правительстве, ни вне его, не имел никакого представления о том, что шах болен. Кин немедленно проинформировал медицинского сотрудника Госдепартамента о том, что шах страдает злокачественной лимфомой, осложненной, возможно, внутренним обструктивным заболеванием, вызвавшим желтуху. Кин сказал, что для лечения при наличии времени можно сформировать медицинскую бригаду, чтобы лечить шаха в Мексике, однако ему лучше было бы приехать в Нью-Йорк. Кин также проинформировал Джозефа в Нью-Йорке, а я затем распорядился, чтобы Джозеф позвонил по телефону Ньюсому и проинформировал его о том, что серьезность медицинских проблем шаха дает аргумент в пользу его немедленного приезда в Соединенные Штаты и что я буду готов договориться с какой-то из нью-йоркских больниц.

Президент Картер и его советники рассмотрели эти факты на заседании 20 октября. Сайрус Вэнс в своих мемуарах «Трудные решения» писал: «Мы вплотную столкнулись с необходимостью решения, когда соображения обычной благопристойности и гуманности необходимо было сопоставить с тем возможным вредом, который мог быть причинен персоналу нашего посольства в Тегеране». После детального рассмотрения президент Картер объявил, что шаху будет разрешено приехать в Нью-Йорк для «диагностики и обследования по гуманитарным соображениям».