Банкир в XX веке. Мемуары
Шрифт:
Весной 1935 года Дик Гилдер и я решили провести лето в автомобильной поездке по Европе. Мотивом для этого отчасти были два курса по искусству, которые мы прослушали, и желание увидеть воочию некоторые из шедевров европейского искусства, которые мы изучали. Действительно, мы смогли посетить около тридцати музеев в шести странах. В то же время внимание привлекала зловещая политическая ситуация в Германии, которая оставила нас в состоянии глубокой тревоги за будущее.
Мы отправились в путешествие в туристском классе на пароходе «Олимпик» и вместе с нами в трюме судна ехал туристический автомобиль «Форд» модели А, который отец предоставил в мое распоряжение, пока я учился в университете. Мы проехали на машине через Нидерланды и на несколько дней остановились в Париже, после чего продолжили свое путешествие по Германии, где провели две
Страна уже явно стала Третьим рейхом. Совершая путешествие по Германии, мы видели на городских площадях щиты с лозунгами, обвинявшими евреев в разрушении Германии. Казалось, что половина населения одета в форму того или иного рода. Однажды, когда Дик и я находились в пивной на окраине Шварцвальда, вошла группа солдат, которые сели за ближайший столик, и между нами завязался разговор. Их интересовали Соединенные Штаты, и они были очень разговорчивы. К концу вечера они рассказали нам свои биографии. Были настроены очень дружелюбно до тех пор, пока в таверну не вошла супружеская пара, совершавшая экскурсию по Шварцвальду. В комнате воцарилось молчание. Мы начали понимать, что происходило только тогда, когда солдаты, умышленно повернувшись спинами к пришедшим, начали разговаривать громкими голосами по поводу евреев и той угрозы, которую они представляют для Германии. Когда эта пара уходила, один из солдат повернулся, подняв правую руку, сказал «Хайль Гитлер!» - это было обязательным приветствием в Германии. Женщина очень вежливо сказала, что она не использует это официальное приветствие, однако в любом случае желает им хорошего вечера. После этого они вышли из комнаты. Мы почувствовали себя очень неловко и вскоре ушли.
Дик и я часто слушали радио по ночам, и я переводил ему, как умел, неистовые обличительные речи Гитлера. Однако, даже не понимая каждое слово, мы ощущали, как мощно Гитлер держит в руках народ Германии, что проявлялось и в усиливающейся регламентации повседневной жизни немцев. Дик приходил в ярость и раздражение просто от тональности и драматургии гитлеровских ораторий, и к концу такой речи нередко в глазах у него стояли слезы гнева. Позже Дик сказал, что именно передачи, от которых стыла кровь в жилах, убедили его в том, что он, в конечном счете, должен будет сражаться с нацистами. Любой человек, обладающий такого рода гипнотической властью над людьми, является опасным, сказал он.
ВСТРЕЧА С ПАДЕРЕВСКИМ И ФРЕЙДОМ
Из Шварцвальда мы поехали в Швейцарию, пересекли Рейн и продолжили наш путь в Женеву. По дороге мы остановились в Морже, чтобы повидать Игнацы Яна Падеревского, одного из великих музыкантов и премьер-министра Польши в течение короткого периода после Первой мировой войны. Я встречался с ним, когда он годом раньше давал концерт в доме моих родителей в Нью-Йорке, и меня очаровали его личность, а также исполнительское мастерство. Этот человек с гривой длинных седых волос производил сильнейшее впечатление. Он приветствовал нас с огромным теплом и энтузиазмом и пригласил осмотреть свой дом. Далее мы посетили библиотеку, которую отец построил несколькими годами раньше для Лиги Наций.
Вскоре после этого на остающуюся часть путешествия к нам присоединилась моя невестка Тод. Тем летом Тод и Нельсон жили в Англии, где Нельсон работал в Лондонском отделении «Чейз нэшнл бэнк». Перед отъездом из Нью-Йорка Дик и я пригласили ее присоединиться к нам на неделю, однако мы мало надеялись, что она сможет сделать это. Мы были приятно удивлены, когда она действительно согласилась приехать. Мы встретились в Люцерне и оттуда проехали на автомобиле через Швейцарские и Австрийские Альпы. Мой «Форд» модели А не имел багажника, и для Тод и нашего багажа едва нашлось достаточно места, однако мы решили эту проблему и прекрасно провели время. Это радостное приключение вызвало большое негодование тетушки Люси, которая считала, что для замужней женщины абсолютно неуместно путешествовать одной с двумя молодыми людьми. На самом деле все это было совершенно невинно. Хорошие отношения между Тод и мной сложились еще во время нашей поездки по Египту шестью годами ранее, а затем она и Нельсон несколько раз выступали хозяевами на домашних вечеринках, которые я давал в Эбитон-Лодж во время студенческих каникул. Тод для меня была кем-то вроде старшей сестры, и я думаю, что ей также было очень приятно отправиться в путешествие
После поездки в Альпы мы направились через Австрию в Вену, где навестили Зигмунда Фрейда. Этот визит был организован тетушкой Дика. Фрейд был ее психоаналитиком, и она осталась жить в его семье в качестве компаньонки и соавтора Анны Фрейд по многочисленным книгам о детской психологии. Фрейд к этому времени был уже совсем старым и страдал от рака челюсти, однако, несмотря на явные неудобства, которые испытывал, к нам он проявил большое дружелюбие. Он, казалось, в меньшей степени был заинтересован обсуждением психоанализа, о котором мы в любом случае почти ничего не знали, чем разговорами о своей необыкновенной коллекции египетских, греческих и римских произведений ремесла и искусства, заполнявших его кабинет и жилые комнаты. Он был заинтригован тем, что я был в Египте, и подробно расспрашивал о том, что я там видел и узнал. Позже я обнаружил, что Фрейд почти до навязчивости заинтересовался идеей филогении, особенно исторической эволюции эго, и больше почти ни о чем не думал. Мы также провели некоторое время с Анной Фрейд, обсуждая более знакомые аспекты психологии. Она, вероятно, обладала даром убеждения, поскольку позже я говорил своим родителям, что «конечно же, доктрина Фрейда была сильно искажена полуиспеченными критиками, поскольку то, что мы слышали от нее, было наиболее здравым и разумным».
РОКФЕЛЛЕРОВСКОЕ НАСЛЕДСТВО
Осень 1934 года стала критическим периодом для меня и для будущего нашей семьи. В декабре 1934 года отец решил учредить несколько безотзывных трастовых фондов для матери и для каждого из шести детей с исходной стоимостью приблизительно по 60 млн. долл. Трастовые фонды 1934 года, как они назывались в семье, позволили отцу передать, по крайней мере, часть богатства семьи без налогов на наследство через три поколения. В настоящее время в этих трастовых фондах находится большая часть богатства нашей семьи. Без них значительная часть состояния Рокфеллеров ушла бы правительству в форме налогов или на благотворительность.
Как это ни странно может показаться, я никогда не считал чем-то само собой разумеющимся, что унаследую огромное богатство. Естественно, я знал, что отец был очень богатым человеком, однако также знал, что Депрессия нанесла ущерб его состоянию, как и состоянию всех остальных. Прекрасно помню, как получил письмо от отца во время первого года своей студенческой жизни, в котором он говорил, что если дела пойдут так и дальше, то весьма вероятно, мне придется «зарабатывать себе на жизнь». Хотя, вероятно, подобного подхода можно было ожидать от большинства людей, более удивительно то, что такое суждение исходило от одного из богатейших людей в стране.
Я знал, что отец балансирует между многочисленными конкурирующими и даже противоречащими друг другу запросами, проистекающими из его обширных филантропических обязательств, подлежащих выполнению финансовых условий в отношении Рокфеллеровского центра, а также необходимостью обеспечить семью. Отец понимал, что мы нуждаемся в определенной степени экономической независимости, которую он должен был предоставить. Однако он считал, что все мы еще слишком молоды и беспечны, чтобы иметь дело с крупными суммами денег без совета и руководства. Его собственный отец не начал передавать ему значительные средства до тех пор, пока ему не исполнилось сорок лет, и, как я уже ранее отмечал, возможно, в исходные намерения деда и не входило желание оставлять ему вообще какую бы то ни было значительную часть состояния. Моя догадка заключается в том, что отец, наверное, предпочел бы подождать еще несколько лет, прежде чем решить, каким образом он осуществит распределение своего состояния.
Иронией судьбы является то, что налоговая политика Франклина Д. Рузвельта в отношении богатых убедила отца действовать таким образом, каким он поступил. Резкое увеличение налоговых ставок на дарение и наследство в 1934 году убедило отца, что, если он хочет предоставить нам средства к независимому существованию, у него нет альтернативы. Однако его реальные опасения относительно нашей зрелости и неопытности побудили его создать трастовые фонды с очень строгими ограничениями в отношении доступа к доходу и возможности траты основных сумм для всех бенефициаров.