Банщик
Шрифт:
Собака какое-то время постояла, потом встряхнулась, огляделась вокруг и вдруг побежала, словно по команде. Она трусила вдоль домов и вскоре скрылась из виду — то ли из-за темноты, то ли потому, что площадь была круглой. Спустя какие-нибудь четверть часа она появилась вновь, с противоположной стороны. Из этого я заключил, что собака обошла всю площадь. Она походила на существо, которое выполнило часть поставленной перед ним задачи, довольно собой, отдыхает и готовится продолжать. И впрямь! Вскоре после этого собака задумчиво спустилась на мостовую и направилась в сторону тротуара, окаймлявшего сквер. Я как раз расплатился и шел к выходу. «Bonsoir», которое, словно заклинание, бросила мне вслед кассирша, упало на пол за моей спиной; я это услышал. Я вышел на улицу и двинулся за собакой, которая теперь бежала по тротуару вокруг сквера. Немного быстрее, чем раньше, и в противоположном направлении. Я тоже ступил на этот же тротуар,
В остальном на площади ничего не изменилось: все то же беспорядочное, кое-как разбросанное движение, какой-то шорох: подобные звуки издавал бы, возможно, chaos nebulos [53] Млечного Пути, если бы слушатель находился в той невообразимой дали, куда этот путь пролегает. Меня охватило сострадание к домам, окружающим площадь: высокие, белые, надутые доходные дома соседствовали с развалюхами и со стенами из голого кирпича, смысл которых, с тех пор как их принялся рисовать Утрилло, стал столь глубоким. Сострадание, вызванное тем, что они тщетно пытаются придать хотя бы какой-нибудь вид этой воронкообразной площади. Испытание осознанием того, что оно смешно, это сострадание выдержало с честью.
53
Скопление туманностей (греч.).
И вот я стою, жду собаку, вернется или не вернется, — и вдруг ненароком поглядел в сторону кафе, где я ужинал. Там стояла какая-то женщина. Я мгновенно узнал Элю, хотя одета она была совершенно иначе, чем позавчера у меня в гостях. Она была с непокрытой головой, и ее короткие волосы, сплошные кудри, напрасно покушались на то, что невозможно выразить лучше, чем словами «юноновская красота Эли». Напрасно покушались на это и одежда Эли, и ее движения. На ней, правда, не было классического красного шелка, черной блузки, фартучка и туфелек с излишне высокими каблуками — в этом-то я был уверен, хотя впотьмах и на таком расстоянии я не мог разглядеть детали, — но все в ее облике отчего-то заставляло вспомнить о наряде gigolette [54] , который, впрочем, существует только в ревю мюзик-холлов. Поначалу мне пришло в голову, что жесты и движения Эли были как бы вертикальным ответом жестам и движениям той собаки, которую я увидел перед кафе. У Эли, однако, все это сливалось в нечто неприятное и отталкивающее — смесь робости и грубости проститутки, заманивающей прохожих. И все эти телодвижения закончились тем, что Эля прижала руки к бокам и, словно бегун на тренировке, припустила вдоль домов, но в другом направлении, нежели раньше обегала площадь ее собака. (Ибо это, несомненно, была ее собака.) При этом Эля непрестанно озиралась вокруг, будто ища кого-то. Я наблюдал за ней со своего тротуара, окаймлявшего сквер. Эля и собака бежали в противоположных направлениях, и вскоре хозяйка заметила своего питомца. Она тут же свернула и направилась к центру сквера. У меня едва хватило времени отскочить в сторону фонтана, вокруг которого шла дорожка. На этой дорожке стоит несколько скамеек. На газоне, чуть поодаль, заброшенный газетный киоск. Я спрятался за ним. На ближайшей ко мне лавочке сидел какой-то человек. На нем были цилиндр, пиджак, брюки в полоску, лакированные туфли, светло-коричневый жилет и длинный галстук, в глазу — монокль, в петлице — камелия; короче говоря, он был одет, как те vieux march'eurs [55] , которые плесневеют в мюзик-холлах. Но он был молод. Несмотря на весь этот маскарад, он был удивительно красив. Он просто как бы продал свою красоту этому смешному наряду. Рядом с ним лежало нечто наподобие мешка. Этот человек сидел, опираясь подбородком о золоченую рукоять трости, и было видно, что ничего из происходящего от него не ускользает. Мне показалось, что он заметил и меня. Однако в его взоре было нечто, говорящее о том, что это неважно — заметил он меня или нет, и в то же время о том, что я могу не обращать внимания на то, что он меня заметил, — некое доверительное молчаливое соглашение между ним и мною.
54
Платного танцора (фр.).
55
Состоятельные пожилые господа (фр.).
Собака увидела Элю, ушла из сквера и направилась к дорожке вокруг фонтана. Эля побежала за ней, однако не обогнула сквер, так что какое-то время они бегали друг за дружкой по двум концентрическим
Постепенно Эля тоже очутилась на дорожке возле водоема. Собака как раз подбегала к сидящему господину, когда тот поднялся и взял с лавки свой мешок. Затем он присел на корточки, раскрыл мешок и подставил его собаке, которая не только не стала шарахаться от него, но, наоборот, забежала прямо внутрь. Когда я говорю «забежала прямо внутрь», то имею в виду, что забежала без колебаний! Она влетела туда старательно, как если бы ее ожидало там освобождение. Да, Освобождение: другого слова и не подобрать. И ни звука: собака не лаяла, Эля не звала ее, господин был нем. Беспорядочное движение на площади — точно дождь, мочивший всю эту пантомиму. Эля стояла, господин, державший под мышкой мешок, в котором легонько вертелась собака, выпрямился. Если читатель еще помнит, я говорил о бронзовых крокодилах, их шесть, и они стоят кружком. Струи воды, вырывающиеся из их пастей, поливают Торжествующую Республику. Чуть-чуть фантазии — и их и днем можно принять за больших морских коньков; что уж говорить о ночи. Эля остановилась перед одним из этих крокодилов, поднесла руки к груди и произнесла: «Ах!» Все было ясно: он напомнил ей того самого сморщенного морского конька, которого я нашел в ее номере на полке под умывальником.
Следует признать, что этот спектакль удивлял меня чем дальше, тем менее, хотя я и с самого начала был не слишком-то удивлен. Постепенно меня охватило чувство, что и я, я тоже играю в этой комедии; началось это в ту минуту, когда по отведенному в сторону взгляду человека с мешком я понял, что он знает о моем присутствии. Вот почему, покинув свое укрытие, я нашел вполне естественным, что и Эля не изумлена моим нежданным появлением.
— Pass nicht auf, das will nichts heissen, — сказала она, выгнувшись в талии точно так же, как тогда у меня. И представила мне этого господина: — Мсье Андре…
— Может быть, Франк?
— Нет, не Франк. Андре.
Господин Андре поклонился и сделал чисто французский жест, показывая, что не хочет быть неделикатным. Мне и в самом деле хотелось бы поговорить с Элей без свидетелей. Мы отошли в сторону.
— Элечка, я понимаю, что ты угадала, что я подумал; нет: что я чувствую; то есть нет… как бы это сказать? Короче говоря, ты угадала, что я был удивлен, но больше уже не удивляюсь… нет, не так: я больше не изумляюсь своему изумлению…
— Да, — произнесла она очень и очень серьезно.
— Однако уже позавчера, когда ты была у меня… ты, конечно, понимаешь, кое-что уже тогда… короче, я не мог себе кое-что уяснить… Ты же говорила, что несчастлива?
— Я это сказала, хотя ты об этом не спрашивал. Да, я несчастлива, и ты знаешь, почему.
— Да… Но ведь с тобой Франк!
Эля не отвечала. Ее рот искривился. Ненадолго, очень ненадолго.
— Элечка, твои рекомендательные письма — это ты придумала, правда?
— Все эти письма я уже вручила.
— Ну хорошо, но что касается места зубного техника — это неправда?
— Это неправда.
— А что касается Франка, это тоже неправда?
Элю, которая до сих пор говорила так спокойно и даже покорно, вдруг словно оса ужалила.
— Идиот! — притопнула она ногой. — Я сказала — Франк, значит, Франк существует! Франк существует!
— В Праге. Но здесь… Ты только что сама сказала — Андре, да и у меня дома ты путала имена.
— Франк! — Она произнесла это так, как будто ставила точку в разговоре.
Я отвернулся.
— Ты болван, Тонда. Есть Франк, а есть Андре. Есть Хуберт. Есть ты, я… Ты, ты, ты болван!
И внезапно, ни с того ни с сего, она повела себя как рассвирепевшая торговка:
— Я приезжаю в Париж, я тут в жизни не была, я одна, не знаю, куда приткнуться, ты прекрасно понимаешь, почему я здесь, но даже и не думаешь оказать мне гостеприимство!
— Да я и понятия не имею, почему ты здесь, то есть мне известно только то, что ты сама мне рассказала. И как я могу оказать тебе гостеприимство?
— Pass nicht auf, — и она погладила меня.
— Я был у тебя в гостинице. Думал, ты в Манте.
— Я в Манте.
— Но Элечка!
— Ни слова: я в Манте.
Я не посмел настаивать. Как вести речь с помешанной? Пускай даже с такой помешанной, с которой мы когда-то «миловались». Я говорю «миловались», умному достаточно, а что касается меня, то я хорошо знаю, что слово «миловались» — это грубая замена слова «любовь» и что это, по сути дела, есть не что иное, как эллипсис спряжения «я негодяй, ты негодяй», где «ты» — это опять-таки «я». Я не посмел настаивать, ибо она была едва ли не в ярости.