Бардин
Шрифт:
Знаменитое изречение-лозунг: «Все для фронта, все для победы» — история бережно приняла на свои скрижали и перевернула страницу.
Праздничные будни… Они пришли к Ивану Павловичу Бардину, начавшись с подготовки к торжеству в связи с 220-летием Академии наук. Праздник Победы и праздник отечественной науки… Иван Павлович хорошо понимал, что наука становится знаменем эпохи, ее главной движущей силой. Внимание, которое уделялось торжествам, отражало не только стремление Советского государства и его руководителей отдать дань прошлому, но в большей мере оценить и подчеркнуть значение науки сейчас, в годы утверждения на Земле идеалов научного коммунизма.
Торжества
Замирают инструменты, и в оркестре остается лишь торжественный перезвон колоколов. Победа!
Удивительное ощущение было у всех, кто слушал Чайковского в тот вечер. Комок подкатывался к горлу… Музыка связала далекие друг от друга эпохи в один монолит. Аплодируя и вызывая исполнителей, Иван Павлович вспомнил, по естественной ассоциации, Дмитрия Шостаковича, его бессмертную симфонию, написанную в осажденном Ленинграде. В ней идет та же тема, тема войны с захватчиками, те же приемы как бы рисованной музыки, в которой легко угадывается и тяжелая поступь фашистов, и их пиррова победа, и жертвы, понесенные советским народом, его героизм, и обязательное будущее — наша Победа.
После Чайковского — балет Асафьева «Бахчисарайский фонтан», и снова наслаждение — искусством танца, музыкой. Мог ли тогда подумать Иван Павлович, что спустя несколько лет ему придется в весьма деловой обстановке уделить внимание музыке, но уже не в качестве слушателя, а ее адвоката, защитника справедливости. И подумать только, кто был его подзащитный? Брамс!
Да, ему пришлось защищать Брамса. Это произошло через несколько лет. Среди многих и многих общественных обязанностей Бардин уделял внимание созданию Большой Советской Энциклопедии. Он состоял членом редакционного совета этого издания. И вот однажды на его рабочий стол легли очередные материалы энциклопедии, присланные заместителем главного редактора.
Среди них статья о Брамсе и разносный на нее отзыв, требующий не допустить ее появления в соответствующем томе БСЭ.
Иван Павлович вчитывается в статью, пробегает отзыв. Рецензент ни словом не обмолвился, отвечает ли статья научным и литературным требованиям энциклопедии. Нет, он выступает с неких «принципиальных» позиций и называет творчество Брамса реакционным. К тому же, видите ли, музыка Брамса «чрезвычайно сложная», она непонятна широкому слушателю.
Иван Павлович откидывается в кресло и — такова уж природа подсознания — явственно слышит мелодии знаменитых венгерских танцев Брамса. Как же они могут быть непонятными и непопулярными?!
Мысль возвращается к утверждению рецензента о реакционности музыки Брамса. Не нужно быть
«Логика» автора оглушительной рецензии была примитивной. Брамс иностранец, а раз так, то долой его с пьедестала мировой сокровищницы искусства. Какой вздор! Но Иван Павлович со свойственным ему стремлением искать и находить в человеке лучшее, делает над собой усилие и пишет спокойное и обстоятельное письмо:
«Заместителю главного редактора Большой Советской Энциклопедии тов. ЗВОРЫКИНУ
Считаю рецензию… на статью «БРАМС» ошибочной.
Произведения Брамса достаточно широко известны и пользуются заслуженной популярностью у советского слушателя (особенно «Венгерские танцы»).
Творчество Брамса не может быть отнесено к числу реакционных. В большинстве своих произведений он широко использовал народную музыку.
Отсутствие программности и оперной музыки в произведениях Брамса никоим образом не может являться мотивом для оценки ее как реакционной.
Нельзя считать музыку Брамса в целом «чрезмерно сложной». Это обстоятельство подтверждается опять-таки ее популярностью в широких кругах советского слушателя.
Наличие произведений Брамса в программах концертов и музыкальных учебных заведений вполне соответствует их музыкальной и воспитательной значимости.
Таким образом, статья «Брамс» после незначительных исправлений в тексте… может быть помещена в БСЭ.
Член главной редакции БСЭ Бардин
28. III.1951 года».
Конечно, случай с Брамсом — мимолетность в биографии крупнейшего металлурга, и, может быть, не стоило об этом говорить, если бы из множества штрихов не создавался образ ученого, не замыкающегося в скорлупе интересов своей специальности, всегда стремившегося широко смотреть на мир и активно откликаться на события, в нем происходящие.
Вскоре после памятного Дня Победы случился у Бардина первый после войны серьезный душевный конфликт. Владевшие им светлые чувства были омрачены одним событием. Неизбежность перемен вошла в противоречие с судьбой человека, глубоко им чтимого. И когда все было кончено, жизнь вынесла свой приговор. Иван Павлович часто спрашивал себя: не слишком ли резко, может быть, жестоко обошлись с этим человеком, может-быть, нужно было поступить по-иному, мягче, осмотрительнее? Ведь как много значит слово, теплота отношения на крутом повороте человеческой судьбы. А произошло вот что.
Празднования юбилея Академии наук были продолжены в Ленинграде. Участники торжественного собрания в Большом театре, советские и зарубежные гости отправились в ночное путешествие в «Красной стреле». Иван Павлович с волнением думал о городе на Неве, который на следующее утро предстанет его взору после длительного перерыва. Ленинград, город-легенда, устоявший в кольце блокады, несмотря на неимоверные страдания, привлекал внимание всего мира. Гости-иностранцы отправились туда с нескрываемым любопытством — глазами туриста увидеть чудо, а для советских людей Ленинград был символом нашей государственности, а теперь, после войны, и символом непобедимости нашего народа.