Барин-Шабарин 2
Шрифт:
Устав давить на Жебокрицкого, домой я возвращался опустошенным. Решил по дороге искупнуться в озере. Немного оживился. Но все равно мне нужен обед и отдых.
— Матушка-барыня спрашивали вас. Сердилися, — сообщила мне Саломея, как только я зашел в терем, будто девчонка меня поджидала или, действительно, караулила.
— Передай Эльзе, что мне нужно с ней поговорить, но ближе к ночи, — сказал я и понял, когда щеки Саломеи покраснели, что она прекрасно поняла смысл моего послания. — Да, ты все правильно поняла, но говорить о том, что я делаю и с кем, нельзя. И принеси мне крепкий кофе!
Сделав несколько вдохов-выдохов, я решительно направился к себе в комнату, зная, что маман всё равно
Не успела Саломея принести кофе, как заявилась женщина, что мамой мне приходится в этой жизни. Правда, родителей не выбирают. Вот дали бы мне выбор, так пусть бы папой был… ох и сложный же выбор… император Николай Павлович!
— Вот и вовсе с тобой не разговаривала бы. Где мои туалеты? — спрятав за спину блокнот, будто дразнясь, попробовала в очередной раз меня отчитать маман.
— Я уже объяснял. А вот вы, мама, так и не ответили, где деньги отца и мои, почему у Жебокрицкого имеется ваша долговая расписка… Ладно… не вы ее писали, но вопрос об иных деньгах не снят. Будьте понятливее, мама, даже не начинайте обсуждать тему, если у меня больше к вам вопросов, чем у вас ко мне, — в очередной раз я грубил матери.
— Ты — хам, Алексей! Но да ладно… Что с тебя взять, коли ты сын своего отца. Я украла это у Артамона, когда он объявил, что уходит от меня, — потупив глаза, сказала маман, протягивая мне блокнот.
— И вы сами не читали этих записей? — с удивлением в голосе спрашивал я.
— Начинала читать. Но как поняла, сколь это опасно, сразу же прекратила, — отвечала мама.
— И вы теперь такую опасную вещицу, стало быть, предлагаете взять мне? — спрашивал я.
— А вы… найдёте того, кому можно это продать? — с интересом, всё также потупив взгляд, спрашивала Мария Марковна.
Нет, продавать это я никому не стану. Если я правильно понял, здесь записи о делишках того же самого Кулагина и подробнейший расклад о том, кто сколько берёт в губернии, а также кто кому платит и за что. Именно об этом документе упоминала жена Кулагина Елизавета Леонтьевна, когда я пришел к ней с кольцом. Да и после вице-губернаторша вспоминала о неких записях, которые я, если обнаружу таковые, должен был передать ей.
Сейчас! Разгон только возьму!
Как кстати, ведь я как раз собрался в город, чтобы нанести удар. Но насколько это будет безопасно? Конечно же, предстоит рисковать. Но у меня уже есть мало-мальски подготовленные бойцы, без которых я в столицу губернии вступать не собираюсь.
— В скором времени мне нужно будет отправиться в Екатеринослав, — сказал я, глядя на свою родительницу.
— Самое для меня странное, что я боюсь за тебя, но вижу перед собой сильно изменившегося моего сына, будто муж мой Пётр Никифорович вселился в тебя. Он так же смотрел, а я не умела ему ни в чём отказать, — сказала мама и опустила взгляд, как бы умывая руки.
Это не совсем родительское благословение, но мне её разрешение особо и не нужно было.
Сколько там времени до уборочной? Уже через недельку-другую можно было бы начинать собирать урожай озимых. Это не очень большие площади, потому можно спокойно доверить ситуацию Емельяну. Пусть занимается привычным для него делом. Но вот к уборке остального урожая мне нужно будет обязательно прибыть обратно. Ведь мало урожай собрать, нужно ещё немало чего организовать, чтобы его сохранить. И вот этот процесс я собирался контролировать наиболее тщательно.
—
Надо позвать бабу Марфу, чтобы сменила мне повязку на плече. Чувствую, что она изрядно увлажнилась сукровицей.
— Сын мой, куда вы собираетесь отправляться? Я только сейчас поняла, что вы собираетесь делать. Я запрещаю вам это делать. Это опасно, — отговаривала меня мама, резко перейдя на «вы».
И как же меня напрягал этот разговор! Был уже достаточно поздний вечер, когда госпожа Шабарина соизволила посетить своего сына. Но не эту женщину я ждал теперь у себя. Меня никак не отпускал образ Елизаветы Дмитриевны. И я, как это сделало бы большинство мужиков, решил лечить подобное подобным, то есть ожидал прихода Эльзы, чтобы наказать её за весь женский род.
— И зачем я отдала тебе, мой сын, эти записки! — чуть ли не плача, говорила мама.
В душе даже что-то ёкнуло. За меня искренне волнуются и я ведь не железный… или это потому, что без моего участия в её жизни материальный достаток сильно упадёт? Так что слёзы эти я по некоторому размышлению посчитал крокодильими и констатировал для себя факт, что моя мать — весьма неплохая актриса, если умеет выдавать такие искренние эмоции.
— Ко мне сейчас должна прийти Эльза, — поняв, что подобные стенания и слёзы ещё долго могут не прекращаться, я напрямую указал матери, что её присутствие в моей комнате неуместно.
— Это вульгарно! — принялась поучать меня мама.
Я рассмеялся. А госпожа Шабарина раскраснелась. Она поняла причины моего веселья, потому и стала смущаться. Разве не было более вульгарным было то, что она оставила своего сына, поместье, не пробыв в трауре по мужу даже года, и укатила с любовником в столицу? Так что, кто ещё меня будет учить морали, но только не мама. Если я буду вести себя сообразно её поведению, то это будет для меня слишком.
Есть такое образное выражение — «как в последний раз». Оно предполагает, что люди совершают нечто, подразумевая, что будто бы больше этого уже сделать не смогут. Так вот, наша ночь с Эльзой была именно такой. В какой-то момент моё лекарство против чувств к Елизавете Дмитриевне начало действовать. И в порыве страсти я даже мог бы признаться в любви к Эльзе, но сдержал глупый и напрасный порыв. А вот Эльза призналась. Сказала мне слова любви, а также то, что готова, как говорится, и в горе, и в радости. Эх… И почему женщины такие непонятливые? Мы уже не раз объяснялись и обещались только быть любовниками. И то, это до времени, когда я не найду себе жены. Это лишь физиология! Мне все-таки хватило такта, чтобы всё это не проговаривать прямо сейчас, лежа в постели и глядя в ее увлажнившиеся глаза, в очередной раз.
Эта ночь была настолько серьёзной кардиотренировкой, что утром я даже не вышел на пробежку и не выполнил элементарный комплекс упражнений. Лекарство под названием Эльза Шварцберг, казалось, подействовало даже на меня, заставляя временно забыть об Лизавете Дмитриевне. Несмотря на множественные, порой, даже акробатические этюды в нашем с ней исполнении, рука наутро не болела и даже рана на ней не саднила сукровицей.
Следующая ночь была примерно такой же страстной, может, только лишь чуть с меньшим количеством слёз. Наверное, все слёзы Эльза пролила вчера. А вот её либидо, та сексуальная энергия, которая в женщине пробуждалась с заходом солнца, да и не только, продолжала бить ключом. Так что наутро перед отъездом я уже посчитал, что пару дней такого секс-марафона, включая все те физические нагрузки, которые имели место быть у меня и у этой русской немки по ночам, а порой, если мы где-то случайным образом встречались, так и днём, и вечером, и утром, вполне могу засчитывать как спортивные тренировки.