Бармалей и Снегурочка
Шрифт:
– А что? – подбоченился леший. – Имею полное неоспоримое право.
– Во как! – удивился парень. – Это что же за право такое, человека с дороги сбивать?
– Полное и незыблемое право, – стоял на своем леший. – Во-первых, лес, а в лесу мы всегда в своем праве. Во-вторых, лес заповедный, волшебный, сюда чужим и вовсе ступать заказано. Вот так вот.
– А если так? – спросил Бармалей и нараспев продекламировал: – Леший, леший не кружи, мне дорогу укажи!
– Нет, – леший помотал головой.
– Нет?
– Нет, не катит.
– А что катит? Может, мне тулуп наизнанку вывернуть?
Леший снова мотнул головой да еще
– Бесполезно, – сказал он. – Не поможет.
– Что же делать будем?
– Думаю, об этом надоть у хозяйки спросить. Она разберется, добрый ты молодец, или просто не туда погулять вышел. Тогда и решит и скажет, что с тобой делать.
– Кто же у нас хозяйка? – полюбопытствовал Бармалей. – Боюсь даже предположить. И где мы ее искать будем?
– Об этом не кручинься, молодец, скоро все узнаешь, – сказал леший. И махнул рукой: – Ай-да за мной!
Выпрыгнув из следа, хозяин лесной заторопился куда-то в сторону, к группе отдельно стоящих елок. При этом тонкий наст его великолепно держал, леший не проваливался в него ни на вершок, да и вообще следов после себя не оставлял. Это было странно, потому что никаких специальных снегоходов на его мохнатых ногах Бармалей не увидел. Кроме этой самой мохнатости – ничего примечательного.
Вздохнув, Бармалей припустил за провожатым, и сразу вновь провалился в снег почитай по пояс. Ну вот, подумал он, опять!
– Эй, а нам далеко? – послал он вдогон лешему вопрос.
– Дальше, чем думается, но ближе, чем кажется, – отвечал леший, не оборачиваясь.
Едва Бармалей за жителем лесным следом завернул за упомянутые елки, как открылся его изумленному взору обширный и приземистый бревенчатый дом. Это был пятистенок, причем реальный, у него, как вскоре обнаружилось, и внешних стен и углов было ровно по пять. То есть, если не придираться, дом представлял собой жилой пентакль. Откуда он здесь, за елками, взялся, было совершенно непонятно. Бармалей отлично помнил, что до того, как он отправился нарезать круги по лесу, никакого сруба на этом месте не было. Потому что, будь он здесь, его просто невозможно было не заметить. Тем более, не почувствовать этого смолистого дымка от еловых полешек да от шишек. Впрочем, Борис не стал слишком долго концентрироваться на этом, безусловно, странном событии, резонно решив, что, находясь здесь, ему не раз еще придется удивляться. Место-то волшебное, тут иначе, без внезапных чудес, просто невозможно.
Дом, как и все вокруг, был заметен снегом по самые окна. На крыше его тоже лежал, немного сползя набекрень, будто связанный из драгоценного мохера, пушистый белый берет. А из трубы, шпилькой воткнутой в это пышное великолепие, валил полупрозрачный дым, тот самый, чей запах приятно щекотал ноздри. И это обстоятельство радовало пока что больше всего. Ведь если есть дым, значит, есть печь, или хотя бы какой-то очаг, возле которого можно обогреться. Окна, кстати, призывно светились теплым желтоватым светом. А все вместе, вся эта картина – дом, утопший в снегу, подсвеченные оконца, украшенные морозными узорами, дым из трубы, столбом поднимающийся в безоблачное небо прямо к сияющей луне – все это напоминало ему новогоднюю открытку. Бармалей снова об этом подумал. Холод, покой, благолепие и ощущение приближающегося чуда – вот составляющие самого главного зимнего праздника. И они все были тут налицо.
Вход в дом обозначался невысоким крыльцом с перильцами. Площадка перед ним была хорошенько
Выше кота и прямо над дверью оказалась приколочена вывеска, на которой по светлому фону, похоже, красными буквами было начертано: КОРЧМА. Некоторая неопределенность цвета обуславливалась лунным освещением, которое к каждому подмешивала, как ни странно, приличную порцию черноты.
Когда Бармалей подошел ближе, стало заметно, что новая вывеска приколочена к стене поверх другой, бывшей тут прежде. Причем, новая оказалась короче старой, поэтому из-под нее, в конце, выглядывала еще одна буква А. В результате, итоговое название заведения читалось так: КОРЧМАА.
«А что, – подумал Бармалей, – мне нравится. Романтично».
Шедший впереди леший взошел на крыльцо, открыл дверь и, подтверждая выкладки Бармалея касательно названия, произнес:
– Добро пожаловать в Корчмуу!
– Ага, еще и склоняют, – заметил Бармалей весело. – Забавно получается.
Из раскрытой двери корчмыы клубами, весело валил пар. Пахло жарким, очень недурственно пахло.
Борис легко взбежал на крыльцо, радуясь, что наконец-то удастся выпотрошить ботинки от набившегося в них снега, но, как говорится, рано радовался. Одно странное происшествие едва, буквально, не лишило его головы.
Мирно, казалось, дремавший на карнизе кот при приближении Бармалея вскочил на лапы и выгнул спину так, что по ней, по шерсти, забегали зеленые электрические искры. А когда парень оказался прямо под ним, у двери, кот с громким криком «Мяв!» прыгнул ему на голову.
Рыча и повизгивая, кот принялся рвать когтями и кусать зубами Бармалееву шапку. Натиск животного был столь стремителен, что парень едва устоял на ногах. С неимоверным трудом ему удалось скинуть кота наземь, правда, для этого пришлось пожертвовать шапкой. И весьма своевременно. Кот не прекратил своей агрессии и на снегу, так же яростно он продолжил рвать шапку, и вскоре от нее остались лишь клочья шкуры, шерсти и подкладки. И еще личные Бориса воспоминания. Шапка ему нравилась, но теперь все, только воспоминания.
Между тем, кот, похоже, расправой с шапкой не удовлетворился. Убедившись, что с ней покончено навсегда, он вперил свой взор, пусть и скрытый очками, но, тем не менее, не двусмысленный, в Бармалея, и подобрался, готовясь к прыжку. Тут он выпустил свои когти, царапая снег, и стало заметно, какие они длинные и острые, и при этом поблескивают так, будто справлены из нержавеющей стали. Кот глухо зарычал, обнажая еще и клыки, и Бармалей убедился, что они у зверя под стать когтям и ни в чем им не уступают. В этот миг кот сделался совсем громадным, величиной, наверное, с медведя. Может, это был всего лишь морок такой, однако Бармалей воспринял его на полном серьезе. Защищаясь, он выставил перед собой согнутую в локте руку в меховой рукавице, и закричал: