Барнаша
Шрифт:
Потом мы сидели с ним на камнях, возле воды, под округлым сводом. Он отошел, не сердился уже, да и я понимал — он прав. Расщелина могла не привести никуда, упереться в глухую скалу, и я бы погиб среди разноцветных коралловых кустов, украшавших проход. Мог бы погибнуть и отец, чья любовь к старшему сыну заставила его рискнуть жизнью.
Между камнями, на которых мы с ним сидели, теперь уже с любопытством оглядываясь по сторонам, был один валун с округлой, похожей на гладкую, обтесанную поверхность стола, площадкой. Помню, успокоившийся отец пошутил:
— Хотел бы я знать, какой морской бог присаживается за этот стол каждый день? Вот бы и нас угостили рыбкой, сынок! Дома-то пусто, остатки рыбы мать, наверное, успела
Все это промелькнуло в памяти, когда я все же дал себе труд подумать над словами матери.
Я повторил наш с отцом заплыв. На круглой площадке каменного стола в пещере я нашел монеты. День, который остался в памяти ужасным воспоминанием, день моего прощания с семьей вспомнился мне. Я услышал звон монет, упавших на порог, бывших ценой моей крови. Три дидрахмы и шесть лепт, вот как дешево оценили мою маленькую жизнь. Теперь я стою много больше для тех же самых людей…
Я ощутил отца, сидевшего здесь потом, год за годом, в глубокой тоске. Здесь он вспоминал меня, здесь мог позволить себе поплакать. Я знаю, он думал: «Мальчик вернется. Рано или поздно он переступит порог дома. Денег немного, но это его деньги. Никто не вправе их забрать, даже если бы вдруг мы стали умирать с голоду. Они забрали у меня ребенка, но я не взял у них денег. И не возьму никогда. Я не продаю плоть от плоти своей, кровь от крови».
Отец любил меня. Я не знаю, как это бывает. Я никого не люблю. Я оставил ненужную мелочь в пещере. Не тащить же с собой, в самом деле.
Но этот случай остался в памяти. Я усвоил простую истину: чем более любит человек, тем он более уязвим.
В случае с Иисусом все было ясно заранее. Я ничего не смог бы сделать с этим чудаком, будь он один. Я мог бы подвергнуть его бог знает каким пыткам. Он остался бы тем, кем он был. Бесполезно ждать, чтобы такие, как он, испугались, сдались, подчинились. Вот Иоанн Окунатель, например. У него в жизни было только одно — его Бог. Мать с отцом уже ушли, женщин у него не могло быть, эти существа не живут в пустынях. Пытки его бы не сломили. Бесполезный, холодный людской материал — такие, как Иоанн. Гранит, истинный гранит с его твердокаменной сущностью.
Был бы и Иисус таким, но я нашел способ его укротить, и способ этот лежит в основе его существа, он и сила его, и слабость. Есть только один путь — любовь. Это то, ради чего Иисус способен умереть. И я заставил его умереть. Я, Ормус, сделал это.
Он не соврал бы под страхом смерти, но только своей. Чужую же смерть допустить по своей вине не мог. И потому убил себя ложью. Многим же сохранил их нелепые, жалкие жизни. Впрочем, не все же столь жалкие. Оставим в покое его женщину, хотя бы потому, что она носит под сердцем ребенка. Даже я не хочу думать о смерти, когда вижу зарождающуюся жизнь. Что же говорить о римлянине? Он воин. Но в сердце его поселилась любовь к женщине, и префект не знает сам, как она опасна, как ослабила его, прежде непобедимого. Для достижения нашей цели Понтию Пилату еще предстоит множить смерти. Под новым учением должна быть основа, а что скрепляет лучше крови? Между тем правитель устал от проливаемых на его глазах реках крови. Я же вижу, что он возмечтал о покое. Женщину Иисуса он пожалел — ради той, что ему мила.
Я бы пощадил Зилота. Я видел его, бродящего возле Голгольты. Это коршун, или ястреб, словом, какая-то хищная птица по повадкам. Его ненависть — а в его глазах плещется невероятная, страшная ненависть, — его ненависть завораживает меня. Я не умею любить, и потому не способен ненавидеть. Но оценить подобной силы чувство могу.
Я бы пощадил Дидима. Он умен. Ум и потребность в образовании, в познании мира не так уж часто встречаются в людях, чтобы просто так, без жесткой на то необходимости, пресекать жизни ему подобных. Не лучше ли воспользоваться ими? Но судьба
Я послал ученикам, чуть было не разбежавшимся совсем, двух крестьян. Из тех, что следовали Учителю, не будучи приближенным к нему. Мой взгляд выхватил их в толпе тех, кто покидал Иерусалим, а окончанием праздника. О, я знал этих людей, идущих вслед за моим учеником, многих по именам, не то что по лицам! Я видел их в толпе, прислушивался к их разговорам не один год. Одного из этих двух, например, я помнил, звали Клеопа.
Они не сразу узнали Иисуса, мы позаботились о том, чтобы он выглядел теперь несколько иначе. Не стоит бегать по дорогам в прежнем обличье, узнаваемом повсюду, когда известие о твоей смерти играет с тобой в бега наперегонки. Нужно, чтобы легенда родилась и распространилась, но чрезмерное усердие опасно. Так ведь можно угодить в руки шпионов Ханана, а это ни к чему.
Когда он присоединился к этим крестьянам, они вели речь о нем, Иисусе. Они даже не взглянули на путника, что слил свои шаги с их шагами по дороге в Эммаус [380] . Вопрос, который они обсуждали, был: «Мог ли этот человек, который позволил, чтобы Его так унизили, быть Мессией?». Он спросил их, отчего они так печальны.
— Неужели ты один из пришедших в Иерусалим не знаешь о происшедшем в нем в эти дни?
Странно, должно быть, слышать о своей смерти, будучи живым. А они рассказывали ему о своем разочаровании в Наставнике, который был пророк, сильный в деле и слове пред Богом и всем народом.
380
Эммаус (Еммаус) — местечко, упоминаемое в Евангелии от Луки 24:13–15. Некоторые исследователи отождествляют Эммаус с теперешней деревней Амвас, стоящей на месте древнего Никополиса, в 10 милях к ю.-в. от Лиды. В Ветхом Завете об Эммаусе упоминается только в книгах неканонических (I Мак. III, 40).
— Предали Его первосвященники и старейшины наши для осуждения на смерть, и распяли Его. А мы надеялись, было, что Он есть тот, Который должен избавить Израиля; но со всем тем, уже третий день ныне, как это произошло…
Я, идущий по той же дороге, в отдалении, послал Иисусу приказ. Я толкал его в спину взглядом, я напрягал волю. Настало время объявить о том, что станет теперь главным в жизни этих и тысяч других крестьян. Я знал, как трудно моему ученику, я ощущал его сопротивление. Но любовь к тем, кто мог умереть по его вине, пересилила. Не сразу, но зато так убедительно он стал отвечать, повергая крестьян в изумление, восхищение, радость!
— О, несмысленные и медлительные сердцем, чтобы веровать всему, что предсказывали пророки! Не так ли следовало пострадать Мессие и войти в славу свою?!
Иисус рванул с головы накидку, и пылающие глаза, рассыпавшиеся по плечам рыжие волосы вернули лицу узнаваемость!
Он послал этих детей земли к своим ученикам, дабы предварить встречу в Галилее. Мы видели пыль, что заклубилась под их ногами, когда они понеслись, не чуя ног под собой, в Иерусалим. Узревшие воскресение своего Мессии, могли ли они отказать Ему в просьбе рассказать об этом ученикам! Дорога в Эммаус была забыта…