Барнаша

Фурсин Олег Павлович

Не дрожи, милая, не пугайся. Мне иногда открывается многое о людях, не по моему желанию, просто я знаю, и всё. Это как дела мои, что называют чудесами… Ты сидела на песке, а я читал твою жизнь. Я прозревал твой ум, и твою красоту, и совершенство тебя, поскольку ум и красота слились в тебе воедино.

— Что ты ещё знаешь обо мне?

Вопрос прозвучал испуганно, голос мой дрожал. Он не мог врать, этот человек, которого я так любила. Я и сама слышала многое о нём, но именно слышала. Узнавала, расспрашивала, соединяла в целое… Он же говорил о другом. Ему не нужно было спрашивать, он видел.

— Не надо бояться, родная. Разным бывает данное Богом от рождения каждому из нас. Тебе он дал красоту и ум. Твоей подруге, что зовётся Иоанна, не правда ли? — доброту. Ты ведь знаешь, что доброта её безгранична,

и это — дар Божий. Тебя не пугает это. Не бойся и моего дара. Он больше, чем у других. Он другой. Но я не Бог. Я не всегда умею управлять своим даром, и я много учился, чтобы его развить. Я знаю далеко не всё. Я знаю почему-то, что ты любила отца своего больше, нежели мать. Вот ты опять вздрогнула, голубка. Мне больно, что ты боишься. Ну поверь, я не знаю, как звали отца. И не узнаю, если ты не расскажешь. Или вдруг, когда-нибудь, это придёт ко мне само. Вот я знаю, что, умирая, отец говорил себе, вспоминая тебя: «Не оскверняй дочери твоей, допуская её до блуда». Он считал твоё служение низким, но очень, очень любил тебя, Мирйам!

Мне всё же было страшно. Не его я боялась, а того, что было за ним. Его дара, его Бога, его судьбы — ну разве она могла быть простой и лёгкой у этого человека? А ведь он просил меня разделить её! Оставить всё, что было моей жизнью до сих пор…

Солнце уже ушло за море. Ветерок, летящий с моря, принёс с собой прохладу. Мы были одни в целом мире, и он ждал моего ответа. Там, за пределами, очерченными берегом, морем, небом, были люди, и кто-то из них осуждал нас, кто-то радовался. Всё это было неважно в ту минуту. Мне хотелось, чтобы солнце вернулось на небосвод, согрело меня. Казалось, так легче было бы ответить. При свете солнца убегают прочь сомнения и страхи, а вечерняя пора умножает их, разве не так?

— Дай мне время понять себя… — сказала мне моя душа. — Ты ведь уже знаешь — ваша встреча была неизбежна, и неизбежно тебе быть с ним. Он же выберет сам, как вы будете жить. Он мужчина, и выбор всё же за ним. Дай мне только время свыкнуться с этим. Я не вмещу в себя столько радости и горя — сразу…

Он вздохнул глубоко. Через мгновение поднялся. Рывком поднял меня с песка за плечи. Не продлил ни мига из тех, что мы могли смотреть друг другу в глаза, стоя так близко друг к другу в сумерках.

— Пойдём, — сказал он мне почти строго. Но я знала почему-то — он улыбается. — Нас уже ждут.

Мы пошли в дом, где нас действительно ждали. Моя подруга, молчаливая, раскрасневшаяся и взволнованная. Ещё две женщины, старая и помоложе, но уже расплывшаяся, выглядевшая замученной, уставшей. Обе они были неуловимо схожи, как лицом, так и повадками, как бывает между роднёй. То были тёща и жена Симона, как я узнала позже.

Мужчин было не менее десяти, и они обступили нас с Иисусом.

Я их уже знала, вернее, видела раньше. В тот самый день, когда узнала Его.

Иисус взял из рук одного из них деревянную коробочку. Вынул из неё кольцо. Тонкая полоска золота, гладкого, без узора. Он отдал кольцо мне, и произнес положенное:

— Вот, ты посвящаешься мне в жены этим кольцом по закону Моше и Израиля…

Иоанн, которому в тот памятный день так и не удалось выпасть из лодки… Это он был хранителем моего кольца. Ему было предсказано сегодня, что я приду. Он собрал учеников для свершения обряда нашего обручения [207] . И теперь он, сбиваясь, запинаясь от смущения, не глядя по сторонам, и уж особенно — в мою сторону! — прочёл благословение на плод виноградной лозы.

207

В талмудический период — и, предположительно, на протяжении значительного времени до него — брачная церемония состояла из двух частей. Первая, называемая Киддушин или Ерусин — обручение. Совершалась посредством того, что жених передавал невесте в присутствии двух свидетелей какой-либо предмет, стоимостью дороже Перута (очень небольшая сумма), и произносил свадебное выражение, приведенное выше. По этому поводу читалось два благословения, одно на плод виноградной лозы, а другое — на само действие. Сожительство невесты и жениха было запрещено до проведения второй

церемонии, Ниссу’ин, которая, в случае обручения девственников, обычно происходила через год. Приведённое выше благословение было по своей сути, по-видимому, предупреждением для обручённой пары не сожительствовать до проведения этой церемонии.

Потом выступил другой. Этот некоторое время смотрел на меня испытующе. С удивлением смотрела и я на него. Ещё одно внешнее сходство, но какое удивительное! Если бы не оттенки цвета кожи, глаз, разница в росте… Как же они похожи с Иисусом! Близнец улыбнулся мне, а я первой опустила глаза. Этому теперь следовало учиться, и как можно скорее — быть скромной, незаметной, покорной.

Голос у Близнеца был уверенным, и благословение по поводу нашего Ерусин он прочёл без запинок.

— Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь вселенной, освятивший нас своими заповедями и давший нам заповеди о запрещённых браках, запретивший нам невест и разрешивший нам наших жён после обрядов свадебного полога и священного завета брака.

— Благословен Ты, Господь, освещающий народ свой Израиль обрядами свадебного полога и священного завета брака…

Так говорил Дидим, благословляя наш брак. Чувствовалось, что колебаний он не испытывал. Он был рад совершающемуся, и верил в то, что Учитель не ошибается. Чего не скажешь о Симоне. Я поймала его недоброжелательный, исподлобья взгляд на себе. И ещё один ученик, позднее его назвали Иудой в ничего не значащем общем разговоре, смотрел на меня с ненавистью. Почему, что я сделала ему плохого? Или мне показалось?

Но тогда я отбросила все свои наблюдения в сторону, слишком занятая всем тем, что теперь называлось словом «мы».

В час прощания Иисус сказал мне:

— Не продлевай срока до Ниссу’ин, Мирйам. Нам с тобой незачем так долго ждать, сохраняя несуществующую девственность. Я рад этому, ведь никто не знает своей судьбы, и отмеренного для счастья срока. Я хотел бы быть с тобой уже сегодня, но ты ещё не готова. Я подожду. Ты придёшь ко мне сама, когда захочешь. И мы назначим день свадьбы. Приходи скорей…

41. Пир у Ирода

К востоку от Мёртвого моря на самой границе израильских и арабских земель стоит Махер. Это крепость, построенная на вершине горы ещё во времена Александра Македонского. И, если верить историкам, великий македонец сам выбрал это место. Более очарованный видом восхода солнца со стороны восточной пустынной части подхода к горе, нежели интересуясь её стратегическим расположением.

Ирод Великий восстановил крепость, разрушенную в первую очередь временем и ветрами пустыни, а не стенобитными орудиями врагов. И отстроил её уже как неприступную крепость, основательно и на века, как всё, что он строил. А его сын, Ирод Антипа [208] , не нашел более подходящего места, расположенного к тому же на краю своей тетрархии, и заточил в ней Иоанна-праведника. В заточении Окунатель [209] провел немало времени. На Востоке некоторые заключенные и в темнице сохраняли достаточную свободу действий, правда, с веригами на ногах. Он жил у всех на виду в открытом помещении, даже мог разговаривать со всеми прохожими, но только их было очень мало в этом затерянном месте. И его постоянные проклятия Антипе уносил в пустыню тёплый ветер.

208

Ирод Антипа (20 г. до н. э. — после 39 г. н. э., Галлия?), сын царя Ирода I и его жены, самаритянки Малтаки. После смерти Ирода I Август утвердил Ирода Антипу правителем Галилеи и населенных евреями областей Заиорданья. В течение более 40 лет (4 г. до н. э. — 39 г. н. э.) Ирод Антипа правил областью наиболее значительного после Иудеи сосредоточения еврейского населения.

209

Основной обряд, давший Иоанну это название, а его школе — ёе характер, был обрядом полного погружения в воду. Он крестил людей, погружая их в воду, не используя символа и самого понятия креста, которое появилось намного позже.