БАРНАУЛЬСКИЙ НАТАРИЗ

Голышев Владимир

Николай: А Вы?

Косоротов (пожимает плечами): В Мойку было выброшено уже бездыханное тело – в легких не обнаружено ни воды, ни пенистой жидкости… А голову разбивали еще живому… Скорее всего, рукоятью револьвера, из которого потом стреляли… Для меня это очевидно…

Пауза.

Николай: Вы можете нарисовать примерный портрет убийцы?

Косоротов: Проще сказать, кто, пожалуй что, исключен… Я не вижу здесь хладнокровного профессионала. И, вообще, взрослого мужчину, умеющего обращаться с оружием… Разве что в самый

последний момент…

Пауза.

(мнется) Я, конечно, не могу утверждать определенно. Но в качестве гипотезы…

Николай: Говорите.

Косоротов: В общем, во всех повреждениях я вижу почерк одного лица. И лицо это… женское…

Затемнение.

Эпилог.

60-е годы ХХ века. Глубокая ночь. Парижская квартира Юсуповых. Крайне передовая для своего времени обстановка свидетельствует о том, что ее хозяева не чужды дизайна и давно трудятся в фэшн-индустрии. Прозрачные перегородки, тонконогие торшеры, в центре – телевизор. Над ним несколько икон. 80-летний Феликс и его 45-летний гость сидят на диванах. Поджарая старуха Ирина в платье "от кутюр", стоя курит и искоса поглядывает на телеэкран. На шатком журнальном столике стоит коньяк, конфеты и коробка с тонкими дамскими сигаретами. Там же белый бобинный магнитофон на ремне и портативный микрофон на штативе. Гость – представитель "Мосфильма". Цель визита – собирает материал для фильма о Григории Распутине.

В телевизоре – показ мод весенне-летнего сезона. На подиум выходят манекенщицы в купальниках. Кинематографист украдкой поглядывает на экран, невольно обделяя вниманием хозяина.

Феликс (Ирине, щелкая пальцами в направлении телевизора): Ликвидируй это немедленно! У нас гость. Представитель советского кинематографа. Изволь соответствовать.

Ирина, делано вздохнув, выключает телевизор.

Ирина (кинематографисту, жалуется): И этому тирану я отдала свои лучшие годы…

Отработанным движением наклоняется к мужу, они целуются как любовники в немом кино.

Феликс (кинематографисту): Вы в курсе? У американцев в одной ленте ее изнасиловал Распутин.

Ирина хлопает мужа ладошкой по губам и, виляя костлявым задом, уходит в другую комнату.

Кинематографист (возмущенно): Ничего святого у людей.

Феликс: Наоборот! Большая удача. Мы изрядно посудились. "Голдвин-Маер" принудили к щедрости. Денег хватило на это скромное жилище и небольшой бизнес.

Оба смеются.

Виноват, а в вашем фильме сексуальные сцены не предусмотрены? Очень, знаете ли, хочется еще раз понести моральный ущерб.

Смех.

(как бы возвращаясь к прежней теме, мечтательно) Знаете, молодой человек. А ведь день, когда вся Россия узнала о нашем патриотическом подвиге – это, наверное, самый яркий момент моей жизни.

Гость мгновенно приходит в рабочее состояние и включает магнитофон.

(возвышенно)

У нашего дома на Мойке собралась толпа. Люди падали на колени и клали земные поклоны. В храмах в нашу честь служили молебны. В театрах публика вскакивала с мест и овациями прерывала представление. Останавливались трамваи. Незнакомые люди плакали и целовали друг друга в уста. Бесконечным потоком шли корзины свежесрезанных оранжерейных цветов с лентами "Освободителям России!". Румяные гимназистки, чуть пьяные от мороза… Да что говорить! Рука мастера могла бы сделать эту сцену украшением фильма.

Кинематографист: Я обязательно передам ваши пожелания режиссеру.

Феликс (с надеждой): Простите, а, скажем, ваш батюшка не описывал картины того великого дня.

Кинематографист (растеряно): Да нет. Он, вообще, на эту тему не распространялся… Он у меня скромный человек был. Сначала нотариусом работал, потом в наркомате машиностроения.

Феликс: Петербуржец?

Кинематографист (неохотно): Москвич. Вообще-то он из Барнаула… (меняет тему, другим тоном) И все-таки. Как это происходило? Хотелось бы с документальной точностью воспроизвести сам момент… м-м-м… кончины этого человека.

Феликс (собранно): Вообразите, чудовище пожирает пирожные. Яд не действует. По моей спине бежит холодок. Я касаюсь лица (показывает). Пальцы ледяные. Щека дрожит. К счастью, в помещении деликатно приглушен свет – зверь не замечает как побледнела моя кожа… И вдруг спасительная мысль! (вскакивает) "А вот, Григорий, крест…" На каминной полке хрустальное распятие работы старинного мастера в серебряном обрамлении на тонкой ножке. Тяну животное туда. "Помолись, Григорий", – советую ему я. В моей руке револьвер. Курок взведен. Я абсолютно спокоен…

Звенит телефонный звонок. Феликс вздрагивает и замолкает. Он явно раздражен тем, что прервали его вдохновенный рассказ. Трубку подняла Ирина.

Феликс (Ирине, громко): Это насчет показа?

Ирина: Нет. Женщина. Тебя хочет. Говорит: партнерша по танцам.

Феликс разводит руками и идет в соседнюю комнату. Вместо него приходит Ирина и подсаживается на диван.

(ворчит) Третий час ночи, какие танцы? (заговорщицки) Вы знаете, я подозреваю, что он мне изменяет. (игриво) Как Вы считаете, может мне ему отомстить?

Слышно как Феликс, сказав что-то резкое, бросает трубку. Он быстро возвращается в гостиную и, не обращая внимания на Ирину, садится напротив гостя. Видно, что он взволнован.

Феликс (кивая в сторону телефона, с трудом подбирает слова): Это одна знакомая… Старушка из Хельсинки… Пенсионерка… Инвалид… Мы были когда-то близки… Не в сексуальном смысле, конечно (вполголоса) Боже упаси!.. Приятельствовали скорее… С младых ногтей… (уже прежним тоном) Вот. Бессонницей мучается, и мне покоя не дает.