Барнеби Радж
Шрифт:
Ворон снова радостно запел петухом, как бы говоря: «Все это верно, и я горжусь собой!» Между тем Барнеби закрыл окно, запер его на задвижку и, подойдя к камину, хотел было сесть у огня лицом к чулану, но мать поспешила сама занять этот стул, а ему указала на другой.
– Как ты сегодня бледна, – сказал Барнеби и, опершись на свою палку, наклонился к матери. – Грип, Грип, мы с тобой заставили ее беспокоиться. Какие мы злые!
Да, она беспокоилась, и еще как! Сердце у нее замирало от страха: ведь невидимый слушатель приоткрыл дверцу своего убежища и пристально смотрел на ее сына! А Грип, чуткий ко всему, что часто ускользало от его хозяина, уже высунул голову из
– Он хлопает крыльями, как будто здесь есть чужие, – сказал Барнеби, обернувшись так быстро, что незнакомец едва успел снова спрятаться и прикрыть дверь. – Но ты же умница, Грип, так не воображай то, чего нет. Ну, вылезай!
Приняв это приглашение со свойственным ему достоинством, ворон взлетел к Барнеби на плечо и оттуда перебрался на его протянутую руку. Барнеби поставил корзинку в углу, и через минуту Грип, спрыгнув с его руки на пол, первым делом поспешил захлопнуть ее крышку и сел на нее. Решив, по-видимому, что таким об разом он лишил возможности кого бы то ни было запря тать его обратно в корзину, он от радости принялся откупоривать бутылки, сопровождая каждое щелканье криком «ура!».
– Мама, – сказал Барнеби, после того как отнес на место шляпу и палку и вернулся к камину. – Я тебе сей час расскажу, где мы сегодня побывали и что делали. – Хочешь?
Мать взяла его за руку и вместо ответа только головой кивнула – говорить она не могла.
– Только ты об этом никому ни слова! – Барнеби предостерегающе поднял палец. – Это тайна, понимаешь, и знаем ее только мы с Грипом да Хью. С нами была еще собака Хью, но держу пари, что она ни о чем не догадалась. Как ни умна она, а далеко ей до Грипа…
Почему ты все смотришь куда-то через мое плечо, мама?
– Разве? Это я так, не нарочно. Придвинься ко мне поближе, – едва слышно отозвалась мать.
– Ты чего-то испугалась? – Барнеби вдруг переменился в лице. – Мама… может, ты увидела то…
– Что увидела? – Здесь нигде нет… вот этого?.. – шепотом спросил Барнеби, придвинувшись к ней и сжав пальцами красное родимое пятно у себя на руке. – Я боюсь, что оно где-нибудь здесь… Ох, не гляди же так, у меня мороз подирает по коже и волосы, я чувствую, стали дыбом!.. Может, оно здесь в комнате? Я не раз видел во сне, как что-то красное заливает и стены и потолок. Ну, скажи, ты это видишь там, у меня за спиной?
Задавая этот вопрос, Барнеби трясся, как в лихорадке, и закрыл глаза руками. Через некоторое время, когда приступ страха прошел, он поднял голову и осмотрелся по сторонам. – Его больше нет? – Здесь ничего и не было, дорогой мой, – сказала мать, стараясь его успокоить. – Право, ничего, ну, поверь мне! Посмотри сам, в комнате только ты да я. Бариеби устремил на нее блуждающий взгляд, но постепенно успокоился и, наконец, дико захохотал. – Постой, постой, – сказал он вдруг в раздумье. Мы с тобой о чем-то говорили, да? Я и ты… А где же мы 6ыли? – Здесь, и нигде больше. – Ага… Это я был не с тобой, а с Хью… Да, вспомнил! Хью из «Майского Древа», я и Грип – мы все трое засели в лесу, когда стемнело… среди деревьев у дороги… у нас был с собой потайной фонарь и собака на сворке. Мы хотели ее спустить на того человека, как только он покажется…
– Какого человека?
– Разбойника, того, на которого нам подмигивали Звезды. Мы уже много вечеров подстерегаем его и непременно поймаем. Я его узнал бы среди тысячи. Вот смотри, мама, сейчас я покажу тебе его. Гляди!
Он обернул голову носовым платком, надвинул шляпу до самых бровей, закутался в свой плащ и стал перед матерью, настолько похожий на
– Ха-ха-ха! Мы его непременно поймаем! – воскликнул Барнеби, принимая свой обычный вид так же быстро, как изменил его. – Увидишь, мама, его привезут в Лондон связанного по рукам и ногам, прикрученного к седлу. И, если нам это удастся, он еще будет болтаться на Тайбернском Дереве [42] . Так говорит Хью… Ну, вот ты опять побледнела, вся дрожишь. И зачем ты так смотришь туда, через мою голову?
42
Тайбернское Дерево – так в Англии того времени называли виселицу.
– Пустяки, – ответила она. – Мне просто нездоровится. Иди ложись в постель, родной, а я еще посижу здесь.
– В постель? Я не люблю спать в постели. Я люблю лежать перед огнем и смотреть на горящие уголья – чего только не увидишь в огне – и реки, и холмы, и леса в красном свете заката, и разные необыкновенные лица… И, кроме того, я не лягу спать без ужина. Я голоден, да и Грип не ел ничего с самого полудня. Давай поужинаем. Эй, Грип, дружище, ужинать!
Ворон захлопал крыльями и, одобрительно каркнув, вприпрыжку направился к хозяину. Остановившись у его ног, он разинул клюв, готовясь хватать куски мяса, которые Барнеби стал ему бросать. Он хватал их быстро, один за другим и без малейшей заминки проглотил кус ков двадцать.
– Все, – сказал Барнеби.
– Еще! – крикнул Грип. – Еще!
Только убедившись окончательно, что больше ничего не подучит, он удалился со своим запасом в угол, и здесь, выбросив из зоба все кусочки, принялся прятать их по углам и закоулкам. Однако чулан он при этом старательно обходил, будто сомневался в способности укрывшегося там чужого человека устоять перед соблазном.
Окончив все эти приготовления, Грип сделал два-три рейса вокруг комнаты с видом беззаботного фланера (а между тем одним глазом все время зорко следил, не посягнет ли кто на его драгоценные запасы) и только после этого принялся вытаскивать кусок за куском и лакомиться ими с величайшим наслаждением.
Барнеби тоже ужинал с большим аппетитом, тщетно уговаривая мать поесть чего-нибудь. Ему не хватило хлеба, и он встал, чтобы принести еще из чулана, но мать поспешно остановила его и, призвав на помощь все свое мужество, сама вошла туда и принесла хлеб.
– Мама, – сказал Барнеби, пристально вглядываясь в ее лицо, когда она вернулась и села подле него. – Сегодня – мое рождение?
– Сегодня? Да что ты! – возразила мать. – Разве ты Забыл, что оно было неделю тому назад? Теперь пройдет лето, осень и зима, и только тогда опять будет день твоего рождения.
– Да, я помню, так всегда бывало. А все-таки, мне думается, что сегодня тоже мое рождение.
– Почему? – спросила мать.
– Да потому, что в этот день ты всегда так печальна, И как сегодня. Я это и раньше замечал, только виду не показывал. Мы с Грипом в этот день радуемся, а ты плачешь и как будто чего-то боишься… И руки у тебя бывают тогда холодные – вот как сейчас. А один раз В день моего рождения, когда Грип и я уже ушли наверх спать, мы стали думать, отчего бы это. И после полуночи пошли вниз и заглянули к тебе в комнату, чтобы посмотреть, не заболела ли ты. А ты стояла на коленях и… Забыл, что ты тогда говорила. Грип, какие слова она говорила в ту ночь?