Барочные жемчужины Новороссии

Greko

— Дозволено ему будет сейчас, пока все пассажиры наверху, спуститься и разложить мой дорожный набор?

— Эй, ты! — окликнул меня капитан-грубиян. — Спустишься на верхнюю палубу, найдешь эконома. Он покажет тебе каюту твоего хозяина. Разложишь вещи — и марш на бак!

— Ступайте, Коста, — отпустил меня Спенсер с невозмутимым видом.

Вечно эти моряки напридумывают названий, от которых — хоть на стенку лезь! «Вниз на верхнюю» — вот как это понимать?! Оставалось лишь предположить, что мне надлежит спуститься на один пролет лестницы —

трапа, как говорят на флоте — и там искать нужного человека.

Впрочем, в поисках не было нужды. Стоило мне оказаться на первой палубе под ютом, нырнув в открытый люк, как еще один грубиян-англичанин свалился на мою голову: как оказалось, тот самый эконом. Он ткнул пальцем в нужную мне дверь и посоветовал держаться подальше от «зала» и тем более от «ванны», чтоб ему не пришлось пересчитать мне ребра. Под «залом» и «ванной», вероятно, следовало понимать кают-компанию и туалетную комнату.

Да уж, тесновато здесь, в первом классе, и вовсе не люкс!

Шесть кают были устроены с помощью поперечных и продольных перегородок. Прибежище Спенсера на время перехода до Одессы оказалось узким пеналом с прямоугольным окошком в переплете. Кроватями служили два открытых ящика, подбитых изнутри парусиной. В одном из них были небрежно свалены два знакомых мне дорожных кофра.

Извлек из одного несессер в виде прямоугольного ящика с выдвижными полочками и сигарный хьюмидор (о нем Эдмонд меня заранее предупредил). Из другого — вечерний костюм со всеми аксессуарами, который с трудом пристроил на стенке перегородки на сверкающих начищенной медяшкой крючках. И поспешил наружу, опасаясь встречного потока из благородных господ, с которыми, непонятно как, пришлось бы расходиться в узком проходе коридора.

Вспомнил, что не вытащил домашние туфли для Эдмонда, но решил не возвращаться. В конце концов, я не нанимался тапочки хозяину подносить, словно тренированный спаниель. Как-нибудь сам справится, не маленький. Мне еще сестру нужно было с племянником устроить.

На баке было не менее тесно, чем в господской части. Матросы сбили пассажиров в плотную толпу, чтобы не мешали им устанавливать кливер: пароход, оказывается, шел не только с помощью гребных колес. Мария с Янисом испуганно жались друг к другу в самом центре, в ужасе глядя на плотный дым, валивший из трубы. Под палубой грохотала машина.

Я ободряюще им улыбнулся и помахал рукой. И тут же чуть не полетел на палубу от толчка очередного грубияна в форме моряка.

— Не путайся под ногами, сухопутная крыса! — буркнул мне матрос, не подумав извиниться.

— Эй, эй, полегче, братишка! Не стоит так называть бывшего капитана! — прихвастнул я былыми подвигами настоящего Косты.

— Ух, ты! Ты — из наших? Одессит? — тут же сменил тон моряк. — Что же ты ходишь по-рачьи?

— В первый раз на пароходе, — попытался я выкрутиться из очевидного и неизбежного провала моей легенды — по крайней мере, в морской ее части: из меня — такой же моряк, как из Спенсера — добропорядочный сквайр.

— Не ты первый, не

ты последний. У всех, кто сюда в первый раз попадает, поджилки трясутся. Грек? — мигом определил он мою национальность. — Из одесских или балаклавских?

— Из грецких, — улыбнулся я.

— С Архипелага что ли?

— С Островов, — подтвердил я.

— Ух, ты! — снова восторженно воскликнул моряк. — Воевал с туркой?

— Было дело.

— Наш человек! В Одессе много греков, встретят как родного!

— Мне бы, братишка, семью свою пристроить покомфортнее на ночевку. Поможешь?

— Покомфортнее? Слово-то какое барское…

— Не цепляйся. Я у англичанина переводчиком — нахватался разного. Так поможешь с удобствами? А с меня бакшиш. Специально для такого случая табачку отборного из Константинополя прихватил.

— Братишка! Да я и без табачка тебе помогу! Хотя в Туретчине табачок знатный. Ща бозману шепну про тебя…

Младший офицер в коротком темном мундире с одной звездой на эполете выскочил, как черт из табакерки, из-за трубы, схватил морячка за шиворот белого кителя и пинками погнал на нос корабля, не удостоив меня и взглядом. Тот смешно семенил ногами, хватаясь руками за свой форменный цилиндр.

Я застыл в растерянности, не зная, что предпринять. На меня угрюмо пялились палубные пассажиры — разношерстная толпа, в которой выделялись своими полосатыми накидками, восточными нарядами и грязными лицами еврейские паломники из Палестины — успел на них насмотреться в Стамбуле.

Офицер вернулся и любезно осведомился:

— С кем имею честь…?

— Личный переводчик мистера Спенсера, Коста Варвакис, — отрекомендовался я, на всякий случай, как можно более пафосно в надежде, что мой визит на ют не остался незамеченным.

— Мичман торгового флота Савелий Касатонов! — офицер лихо откозырял.

— Торговый, а все по-военному…

— Так ведь — пушки на корабле… — удивился моему вопросу мичман. — Я правильно понял, что вы переводчик?

— Так точно! — подыграл в ответ, вызвав улыбку, и перечислил языки, которыми владел.

— Бог вас нам послал, господин Варвакис! Помогите с басурманами разобраться! Ни бельмеса же, черти, по-нашему не разумеют.

С моей помощью мы с грехом пополам смогли успокоить пассажиров и придать всему происходящему на баке некое подобие порядка. Взамен мне помогли разместить Марию и Яниса с максимально возможным комфортом.

Митька, морячок, с которым я столкнулся у пароходной трубы, притащил парусину и мигом соорудил нам постели. Пообещал брезент, если ночью закапает с неба. Научил, как чаем разжиться.

В его активности беспокоило лишь одно: уж больно заинтересованным взглядом он на сестру косился. Вот не было раньше печали, а ныне приходилось беспокоиться о вопросах нравственности. Еще та забота на меня свалилась, и об этом нужно было много думать. Как устроить сестру с племянником перед моим отъездом в Крым и далее? Вот на какой вопрос требовалось найти быстрый ответ.