Барон в юбке

Александрович Рязанов Павел

– Они солдаты, их долг защищать граждан империи даже ценой собственной жизни. Рисковать ею – наша работа, и если кто-то из нас погибнет – что ж, на то воля богов.

Не сдержавшись, я вспылил:

– Лично я не собираюсь терять под стенами этого занюханного форта ни одного из наших ребят! Запомните это, центурион!!! Ни одного! И так же не собираюсь терять кого-бы то ни было на пути домой, а вот как раз для этого мы должны будем сделать следующее…

***

Раннее утро исходило стылым, осклизлым туманом, обычным для лесисто-болотистой местности осенью.

Погруженное в серую муть

практически по самые коньки своих низких, крытых где дерном, а где торфом или рубленым осотом, крыш ‘ Спецпоселение для неблагонадежных и нехалдеев’ еще только начинает выкарабкиваться из липких объятий сна. Сонно кивают носами на деревянных вышках-башенках часовые, гулко кричит в лесу запозднившийся филин. Еще каких-то пара часов, и уснувший лагерь пробудится, наполнится покрикиванием надзирателей, лаем собак и гомоном детей да женщин.

Ближе к обеду в лес, как стало уже обычным, потянутся маленькие группки детей и женщин – собирать себе на пропитание грибы да ягоды. Из Беербаля вот уже без малого неделю нет новых поступлений продовольствия, и руководство лагеря приняло решение под присмотром надзирательниц высылать в лес фуражные партии.

Надзирательниц, словно цепные псы следящих за ‘поселянками’ и их детьми, оказалось далеко не проблемой набрать среди тех же узниц: как оказалось, немало женщин из числа и бывших жительниц городского дна, простых горожанок, а то и вовсе – почтенных прежде матрон, пожелало хоть в чем-то подняться, получив пусть призрачную, но безраздельную власть над остальными. Уж слишком заразная это штука – власть, тем более, когда за возможность потешить свое самолюбие и жестокость, тебе еще и предоставляют дополнительную пайку и более приличный барак.

Казалось, все предвещает стандартный унылый день в уже сложившемся распорядке этого аналога земного ИТК для неблагонадежных.

Но вот одно ‘но’: в сложившийся распорядок, похоже, будет внесена кардинальная перемена – из клубящейся темноты, все еще удерживаемой плотным покровом спящего леса, к хлипкому частоколу крадутся серые, способные быть замеченными лишь очень опытным глазом, тени.

Бесформенные, покрытые пятнами чуть светящегося плесневелого мха, клочьями паутины, поросшие белесыми, шевелящимися, в полном безветрии пучками не то трав, не то тонких щупалец, с торчащими в стороны корявыми сучьями, так похожими на скрюченные в предсмертных корчах руки утопленника, они будто исполняют дикий, жутковатый танец, подобный пляске мертвяцких огоньков над трясиной.

В клубах уже тающего на открытом пространстве ночного тумана, они, эти ожившие гигантские болотные кочки, сродни смертельному хороводу мараккашей, бесшумно скользят над самой землей, стягивая удушающую петлю вокруг притихшего в предрассветной дреме поселения, окруженного хлипким частоколом…

В большом помещении сторожки, расположенной прямо под стеной при надвратной башенке, вопреки всем староимперским уложениям о партульно-постовой службе, шумно гуляет в обществе наиболее смазливых и доступных ‘поселянок’ практически полный состав лагерной охраны. Ближе к утру, прячась от промозглого и сырого предутреннего холода, к ним ‘на огонек’ все чаще начинают наведываться вояки из сегодняшней настенной стражи.

Кому оно надо, – стучать зубами от озноба в торчащих через

каждые пятьдесят шагов над частоколом одно-двух местных ‘вороньих гнездах’? Тем более, что ближе к утру поднимается такой густой туман, что даже соседей , что торчат чуть поодаль на таком же хлипком насесте, не видать. ‘Гнезда’ со стражниками оказываются словно бы плавающими в густой, – ровно кисель,- и холодной, как стылая вода в глубокой трясине, мглистой дымке, по странной случайности поднимающейся как раз до уровня пояса расположившихся в караульных башенках людей.

Тянущаяся с болот пронзительная сырость медленно, но уверенно выстуживает кровь в жилах молодых, заставляет ныть и болеть ревматичные кости зрелых.

Неудивительно, что в итоге под утро оказывается, что согреться в сторожку самовольно отлучилась большая часть назначенных в эту ночь на стену стражей. Сердобольные шлюхи бойко обносят страждущих кружечкой подогретой, настоянной на травах и ягодах, забористой браги. Так что, не смотря на все большее и большее количество павших в борьбе с коварным зеленым змием воинов, гульба в сторожке идет коромыслом, не утихая ни на миг.

Вот , слегка приоткрыв дверь, икая, шмыгая носом и пошатываясь, выбирается на свежий воздух один из вояк лагерной стражи. Это совсем молодой, безусый еще юнец, обряженный лишь в расхристанную, всю мокрую то ли от пота, то ли от пролитой браги, никогда не стиранную полотняную рубаху, но зато в гордо нахлобученном на голову старом, мятом-перемятом медном шлеме.

В спину ему летят громовые раскаты хохота, вперемешку с пьяными воплями и бабьим визгом.

Лицо парня переккашивается гримасой стыда и злости. Слипшиеся от грязи и пота, давно нечесанные, слегка вьющиеся космы выбиваются из под позеленевшей меди вислыми сосульками. Кривые, густо покрытые курчавым, черным волосом, ноги по тыльной стороне бедер и икр, изгвазданы бурой, жижей.

Парой минут ранее, уже будучи слегка навеселе, он, выхлестав залпом поднесенный шальной толстозадой девкой корец браги, под шумные, одобрительные вопли присутствующих, разложил ее прямо посреди зала, шваркнув пьяно хихикающую дуру лицом вниз, прямо на заваленный обьедками дубовый стол.

Едва лишь лишь только он, скинув порты, вошел в раж, пристроившись к толстой корме гулящей бабенки, как случилось непредвиденное…

В момент приближения страстного апофеоза, когда распоясавшийся салага уже закатывал в порыве накатывающего сладострастия глазки, увлеченные зрители, дружно хлопающие и орущие что-то невнятно-ободряющее в такт его дерганным телодвижениям, вдруг услышали весьма и весьма непристойный звук…

Звук, сопровождался появлением тугой, мощной, жутко зловонной струи, смачно хлестнувшей в пол, забрызгивая близстоящих зрителей…

Тертая редька с клюквой на меду, коей в немалом количестве откушал с вечера бравый воин независимой Халдеи, в смеси с пинтой экстренно влитой поверх уже двух залитых ранее, ядреной молодой браги, да еще если это все резко взболтать активными телодвижениями, дала весьма и весьма взрывоопасную смесь…

Виновник же события, даже не заметив поначалу произошедшего конфуза, испустил блаженный стон и, абсолютно довольный жизнью, уткнулся носом в спину распластавшейся по столу девки, готовясь отойти ко сну…