Баронесса Настя
Шрифт:
Семья его теперь была сыта, продукты он привозил на самолёте из Швейцарии, — и даже свежие яйца, свежее молоко и горячие булочки покупал детям, и нанял для них гувернантку и учителя музыки. Все долги он выплатил и самолёт у Ацера, и геликоптер выкупил, в деньгах генерал не нуждался и за эту свою свободу благодарил Кейду, своего ангела, свою покровительницу.
Кейда часто куда-то пропадала, генерал тогда заходил к Вильгельму, и они подолгу сидели у камина, играли в шахматы, вспоминали фронтовые дни.
— Вильгельм, откупорь бутылочку, — что ты, в самом деле, не
— Вино — яд, а ядом я друзей не угощаю, — урезонивал её каждый раз страшными словами молодой барон. При этом он вспоминал сцену, которая перевернула всю его жизнь.
Это произошло в тот день, когда они рассчитались с долгами, и Кейда, потратив деньги, как он думал, из своего наследства, оставила замок за ним, Вильгельмом. В тот день Кейда, положив ему руки на плечи и пристально посмотрев в глаза, сказала:
— Вильгельм, ты мне очень дорог. Можешь выполнить одну мою просьбу?
— Я сделаю для тебя все, что пожелаешь!
— Не пей! Не надо больше пить.
Вильгельм привлек её голову к своей груди, поцеловал волосы и проникновенно проговорил:
— Клянусь, отныне — ни капли!
И потом, продолжая смотреть ей в глаза, добавил:
— Функи умеют держать слово.
Вильгельм тогда тоже не мог сказать, что Кейду он любил не только как сестру. Для него она была идеалом женщины, эталоном красоты и обаяния. Он тоже потерял голову и ревновал её к каждому, кто к ней приближался. Генералу однажды сказал:
— Я вызову вас на дуэль.
— Не волнуйтесь, мой друг, — ответил генерал. — Кейда — богиня, а боги плотских влечений не знают. Они любят всех, но сердца своего не отдают никому.
Вильгельм согласно кивал головой.
У Павла Николаевича и фрау Мозель родился сын, они назвали его в честь отца — Пауль и были счастливы.
Кейда, невзирая на ревность глухо урчащего Анчара, любила нянчить Пауля, нежно прижимала к груди головку младенца, миловала его, целовала.
Однажды в такую радостную для неё минуту Павел Николаевич сказал:
— Скоро Ацер позовёт вас и Пряхина в пыточный бункер. Он решил сбросить в преисподнюю генерала фон Линца.
— Фон Линца? В преисподнюю? Не понимаю вас, Павел Николаевич.
— Мой прибор дважды улавливал слово «пыточная». Похоже, братья-каменщики казнят там отступников. Да вот... Включаю...
Прибор захрипел и Кейда услышала:
— «...генерала в преисподнюю... Или ты возражаешь? Может, ты намерен простить отступника?»
Кейда похолодела. Генерал у них был один — фон Линц!
Потянулась к трубке телефона, но Павел Николаевич остановил её:
— Генерал уже там, в «пыточной». Вы только повредите делу.
— Но позвольте, я должна помочь!
— Помочь?.. Ацер позовёт вас, покажет пытку, захочет устрашить. Ну а там уж посмотрите, чем и как вы можете помочь генералу. А сейчас идите к себе. Ацер вас будет искать.
Кейда увидела Ацера в Рыцарском зале. Он был весел. Поцеловал ей руку, пригласил в машину.
— Вы чураетесь моего общества, а я хочу вам показать нечто, что немало вас позабавит.
Кивнул на пса.
— Оставьте его здесь.
—
Ацер пожал плечами.
И в машине, и на катере Кейда пыталась выглядеть весёлой, легкой и беспечной, хотя умом и сердцем слышала опасность. Она вспомнила, что в замке генерала не было. Обыкновенно, он встречал её в Рыцарском зале или ждал у Вильгельма, который часами стоял у карты и отмечал флажками продвижение на востоке русских, а на западе — англичан и американцев. Кейда тоже заходила к Вильгельму и слышала, как он с генералом переживал каждое поражение немцев. Странно ей было, но оба они с гневом клеймили союзников, и больше всего англичан. Когда же радио разнесло весть о страшных бомбардировках Дрездена, они плакали. В бессильной злобе повторяли: «Дрезден, Дрезден — зачем?.. Там же не было ни войск, ни заводов — одни фарфоровые чашечки...» Два взрослых человека, два боевых офицера скрежетали зубами, грозили кулаком в сторону Англии. «Черчилль — скотина, свинья!.. Вот они великие демократы — Черчилль и Рузвельт, мировое правительство, кухня, где варится коктейль из войн и революций!»
...Склонный к юмору Черчилль просил авиаторов сделать «шторм» — не штурм, а «шторм», — то есть превратить красивейший в Европе город — старинный саксонский Дрезден — в море огня. Это была месть Америки и Англии за бомбардировки Лондона и Ковентри. И ещё — хотелось произвести впечатление на Сталина, чтобы на конференции в Ялте «дядюшка Джо», которого «слишком уж занесло», был посговорчивее.
«Шторм, шторм...» — повторял гнуснейший из политиков, покуривая гаванскую сигару.
И «шторм» был устроен. 13 февраля в 22.09 на город была сброшена первая бомба. Атака с воздуха с нарастающей силой продолжалась 24 минуты. Над городом поднялось исполинское пламя. Разность температур образовало огненный смерч, сотворённые человеком и доселе невиданные вихри поднимали людей, и они летали, как щепки, те же, кто прятался под землёй, задыхались от недостатка кислорода.
Весь «шторм» продолжался четырнадцать часов. Позже очевидец напишет: «Я видел молодых женщин с детьми на руках, — они бежали и падали, их волосы и одежда загорались, и они страшно кричали до тех пор, пока падающие стены не погребали их...» и лихорадочно размышляла: «Что же нам делать? Что делать?» И всё-таки главное — спокойствие... Спокойно, спокойно...» Пёс тоже недоумевал, но в глазах его хозяйка могла прочесть: «Ты только скажи, только дай знать...»
Кейда царственно, невозмутимо повернулась к сидевшим за столом. Пряхин и Венцель глаз на неё не поднимали.
На столе стоял кофейник, из носика чуть заметно струился пар. Сахарница, ваза с печеньем, четыре прибора. Она подошла к столу, села на свободный стул. Печеньем и сахаром угостила Анчара. Ни на кого не смотрела, хотя всех видела. И всеми клетками своего взбудораженного существа ощущала взгляд свирепых, но почти плачущих от досады и злобы глаз Ацера.
Да, она почему-то была спокойна, не испугалась. Спокойные люди таят силу. Они непредсказуемы и удар наносят неожиданно.
Кейда, обращаясь ко всем, проговорила.