Баронесса Настя
Шрифт:
— Никогда не болело сердце, — буркнул генерал. Тайком от Кейды он запил таблетку. И приступил к рекогносцировке всего этажа.
— Мой генерал! Кого нам бояться? Вы у меня в гостях, и нас охраняет Анчар.
— Хорошо, хорошо, милая госпожа, но я знаю, с кем имею дело, и позвольте мне принять нужные меры. А ещё прошу вас позвать вашего братца и моего друга — барона Вильгельма Функа.
Вильгельм явился гладко выбритый, весёлый и — счастливый. Он был одет в новенький мундир обер-лейтенанта, при орденах.
— Корабль идёт ко дну, но экипаж спокоен. Смерть примем при всём параде, — отрапортовал
— О чём вы?
— Русские войска вышли на рубежи Одера и Шпрее и берут в клещи Берлин. Германию ждёт полная катастрофа!
— Обер-лейтенант Функ! — вскричал генерал.— Русские могут взять Берлин, но никому не удастся сломить дух арийской расы!
— Дай-то Бог, дай Бог!
Кейда провела гостей в свою комнату, велела подать чай и кофе. Наклонилась к Вильгельму.
— Рада видеть тебя в хорошем настроении. Война вершит судьбу Германии, а мы должны позаботиться о судьбе своей собственной.
— А ты, сестричка, кроме хорошего настроения других перемен во мне не заметила?
— Нет, а что?
— Рука! Видишь, — она у меня есть. И гнётся. Посмотри...
Он согнул и разогнул руку, которой у него раньше не было.
— Протез! У тебя замечательный протез!
— Да, я им очень доволен.
И Вильгельм снова стал сгибать и разгибать руку.
Фрау Мозель накрывала на стол, а Кейда, выполняя роль хозяйки и всех рассаживая, старалась унять волнение, которое у неё после «пыточной» никак не проходило.
Украдкой поглядывала на генерала. Тот сидел прямо, откинув голову, как молодой, стесняющийся хозяев солдат, и только в широко открытых зеленоватых глазах метались искры — следы недавнего потрясения.
Внешне фон Линц казался спокойным, но Кейде слышалась буря в его сердце, — он хотел сказать что-то важное. И когда фрау Мозель закончила сервировку, генерал положил на стол обе руки, заговорил:
— Друзья! Мы все тут близкие и родные. Арийцы мы, чёрт побери! И надо понимать, что для Германии настал судный день. Немцы взошли на Голгофу и должны достойно умереть. Но я не хочу умирать и не могу допустить, чтобы умерли мой ангел-хранитель госпожа Кейда и мой друг господин Функ, и мой новый друг и спаситель Пауль Вебер... Извините, господа, я не очень красноречив...
— Генерал! — воскликнул Вильгельм. — Предлагаю выпить по чарочке, и тогда речь пойдет живее.
Подняли рюмки с коньяком. Отпила глоток и Кейда и заметила, что Вильгельм, хотя и выказал воодушевление, но рюмку лишь поднёс к губам.
Генерал обратил взгляд на Вильгельма.
— Вы, мой друг, знаете о «преисподней», — этом чудовищном орудии пыток? Оно придумано нашими предками и находится там... — он махнул рукой в сторону озера.
Вильгельм изумлённо раскрыл глаза, посмотрел на Кейду, ища у неё разъяснений.
— Ну, вот, — вы не знаете, уверен, и госпожа Кейда не знала, пока полковник Ацер не устроил мне экзекуцию. Почему Ацер решил со мной покончить? Он — масон, и довольно высокого посвящения, я же ещё в сорок первом году имел неосторожность вляпаться в их шайку. И всю войну служил двум богам: воевал за фюрера, а цидульки с военной информацией слал Ацеру.
— Вот оно что! — вскинулся Вильгельм. — Я давно слышал, что водятся у нас эти самые братья-масоны. Но чтобы под крышей
— Вот именно! И служат эти ночные бабочки Мировому Правительству, а я больше служить не желаю. Это-то и пронюхал Ацер и решил со мной рассчитаться. Они затевают новую войну. Но кого они на этот раз столкнут лбами, — не знаю.
— Новую войну? Теперь? — удивился Вильгельм.— Да с кем? И ради чего?.. И кто будет воевать?
— Успокойтесь, — поднял руку фон Линц, — не наше с вами дело — заквашивать войны, и не Гитлер, не Сталин заварили войну нынешнюю. Немцев с русскими столкнули крысы, сидящие в банках, сычи, летающие ночью, коммивояжёры в чёрных масках...
Генерал заметно волновался.
— ...и все прочие братья-каменщики, рыскающие по свету и сгребающие золото с пепелищ. Я сегодня имел удовольствие посидеть на «лавочке», с которой улетают в небо, к праотцам. Слыхал о ней, смутно догадывался, каким она целям служит, но угодить на неё самому... — такую перспективу для себя предположить не мог. И не знал, что именно в таком виде в наше время существует пытка. Слава Богу, — привелось узнать. Так вот, господа хорошие, — за какие грехи я туда попал?.. Хотя каждый из нас может присесть на эту прелестную скамеечку. Да, да, — режиссёр таких спектаклей совсем рядом. Ему Анчар руку откусил, но он жив, и руку ему подошьют. И он будет дальше плести паутину и затащит туда не одну ещё жертву. Падёт Германия, обрушится Берлин и будет проклят во всем мире немец, а потомок древних Функов и ваш братец Ацер на волне вселенского гнева взлетит в поднебесье и будет парить над нами, и будет он наш хозяин и кое- кого, а, может, и всех разом посадит в рядок на ту скамеечку с уклоном книзу. Возможно, вам трудно поверить в это и вы считаете меня сумасшедшим, но я знаю, что говорю. Ваш Ацер сейчас готовит всех русских из своего лагеря на продажу. И продаст в тот день, когда русские войдут в Берлин. И затолкает их в товарные вагоны, а куда повезёт, никто не знает. Разве что один из принцев-правителей мира, господин Роберт...
Генерал посмотрел на Кейду.
— Да, вы должны знать: я вышел из их игры и хочу вам предложить план действий. Ацера — нейтрализовать, русских учёных, не дожидаясь прихода советских войск, вернуть на Родину. Самим же организовать круговую оборону и дать бой Ацеру и его покровителям.
Фон Линц, сутки не смыкавший глаз в «пыточной», вечером, во время беседы, стал засыпать. И его проводили в отведённую для него и Пряхина комнату. Остальные сидели до утра, вырабатывая план действий.
Спали почти до обеда. Первым проснулся Пряхин. Спустившись в Рыцарский зал, он увидел ожидающих кого-то Ацера и майора Венцеля.
Полковник поднялся ему навстречу. Лицо Ацера было красным от высокой температуры, уложенная в гипс рука висела на перевязи. Он быстро и сбивчиво заговорил:
— Передайте генералу и баронессе Кейде: пусть они простят меня и оставят в покое мой замок, моих близких и слуг. Я улетаю. Да, сегодня, сейчас же. Я ни в чем не виноват, — выполнял волю старших братьев и не хотел убивать фон Линца, хотел только напугать его. Пусть простят... Я буду молчать, как рыба и никому не причиню вреда. Передайте генералу, что я остаюсь немцем, что моё сердце в Германии. А я улетаю.