Барыня
Шрифт:
– Да не нужно вам, не говорите коль не знаете. Там ведь не отдых. Не желайте такого никому.
И сестры что ухаживали за больными к Степану со вниманием. Даже доктор Семёнов Иван Савельевич, жалел Степана. А однажды, подслушал Степан, как тот с охранником разговор о нём ведёт.
– Как там наш каторжный, не скоро его за город везти? – осведомился надзиратель.
– Плох ещё, загноиться если без лечения. Пусть уже затянется, тогда и заберёте.
– Мне-то чего, я не против, а вот начальство интересуется.
– Погодите ещё, неделю точно, а может и другую.
– Так
– Тебе когда палец отрежут, посмотрим сколько лежать будешь.
– Не приведи Господи такое, – перекрестился охранник и отошел от доктора.
Тот пошел дальше по коридору, а Степан снова ненадолго успокоился. Сам-то он понимал, как срок придёт – хошь, не хошь, лезь в кандалы. Ну, хоть крошечку ещё времени, хоть малость отлежаться, а там и бежать, дай бог, получится.
Думал он о том, что три года добавят если поймают. А если не поймают, так и семь уйдут. Рассуждать тут нечего, и так понятно. Сбежать то сбежит, но вот как сделать, чтобы не поймали, это уже задача. Ведь только он за ограду больничную зайдёт, всё – считай побег. Но, другого никакого выхода никак не видел. Либо иди снова в вонючий барак, либо беги не оглядывайся. А там уж – авось пронесёт.
Незаметно для других он собирал кусочки бинта. Заприметил у одного больного бритву. Решил, когда уходить будет, бритвой той завладеть, а то ведь, с половинчатой головой не следует по городам шастать. Одежду тоже приметил где взять – в гардеробной целый день дверь нараспашку. Мыла кусок припрятал. С пропитанием решил не возиться. Главное на волю попасть, а там, как-нибудь сладится. В уме уже множество раз всё сложилось. На рану поглядывал при перевязке. Замечал, как стянулась кожа по краям, вроде зажило уже, но доктор, молча посматривает, да снова бинтует.
Показалось даже Степану, что доктор взглядом намек даёт, мол, хорошо уже, можно. Как будто даже в разговоре подбадривает:
– Эх, тепло теперь, погода благодать. Солнышко землю ссушило, до новых дождей нескоро. Дороги хорошие.
И казалось Степану, именно ему эти слова предназначаются. Вскоре совсем понял, так и есть. Однажды утром на перевязку пришел, а доктор ему:
– Надзорный то приболел сегодня, а заместо него только завтра пришлют.
Вот и всё. Глянул Степан на доктора и говорит:
– Спасибо за заботу.
Тот обернулся, прислушался, и сунул в руку Степану коробочку небольшую. Взял Степан быстро.
– Иди уже, – доктор подтолкнул к двери, – с Богом.
Пришел Степан в палату осмотрелся, а того у которого бритва нет на кровати. Тут же к тумбе его подошел, открыл, вытянул бритву, в рубаху завернул.
– Что ты? – приподнялся Максимыч, – никак? Ах, ты… – и смолк догадавшись.
– Спасибо тебе Максимыч. Ты – человек, – глянул исподлобья Степан.
– И тебе Стёпа, Бог в помощь, – и отвернулся к стене, будто спит.
Прошел Степан по коридору, будто нарочно все кто был там, на него не смотрели. Зашел в гардеробную, а там прямо на виду одежда лежит. Штаны, сапоги, мешок. В несколько мгновений натянул всё, под картуз волосы спрятал и вышел из больницы.
Так и пошел, прихрамывая по дорожке. Быстрее, ещё быстрее. Из ворот вышел, оглянулся, никто не гонится. Только в окне доктор Семёнов стоит, вслед смотрит.
Глава 4
И пошел Стёпа дороги сапогами топтать. Сначала по улицам города, пугливо озираясь, но всё же стараясь не торопиться. А ну, заприметит кто, резкость в движениях, суетность во взгляде. Он шел меж домами, косился на окна, на двери. Всматривался вдаль, не стоит ли на углу полицейский, не топает ли навстречу дежурный.
Старался Степан не смотреть в глаза прохожим, чтобы не дай бог никто из них не заподозрил в нём беглого каторжника. Он придерживал рукой картуз, натягивал до ушей, чтобы шальной порыв весеннего ветра, не раскрыл преждевременно его страшную тайну. Так миновал несколько улиц, обошел заставу, двинулся примкнувшей к городу рощицей, вперёд, на волю.
Как из рощи в степь вышел, так смело зашагал, вдыхая воздух свободы, всё больше отдаляясь от людей, от кандалов, что так и не дождались его в свои суровые объятья.
Потянулись поля тёмными лентами, сколько хватает глаз – нет никого, ни одной живой души. А если покажется вдалеке экипаж или телега тут же Степан за буерак, или за дерево прячется. Лицом к лицу совсем не время встречаться. Кто его проймёт, что там в той телеге, может как раз вдогонку за ним людей послали.
У тихого озерца, что попалось на пути, разложил Степан все свои пожитки. Мыло бритву и коробочку, которую доктор дал. В коробке оказалась бутылочка со смесью какой ногу мазать, бинты, в тряпочку завязанный столбик монет. Сосчитал, три рубля получилось. Глянул Степан на эти предметы и так горько ему стало. Почему одни люди несправедливые, жестокие, а другие добрые и не желают зла.
Посидел, подумал. Потом разделся донага, да полез в озеро купаться. Зябко, но хочется дорожную пыль с себя смыть. Голову намылил, сбрил остатки волос. Гляну на себя в отражение на водной глади – не узнал. И оставил в том озерце малую толику себя. Казалось, с волосами этими уплывал страх и неверие, уплывало прошлое, какое не воротится никогда.
Собрал пожитки Степан и снова пошел. Чем дальше уходил, тем спокойнее было на душе, тем меньше боялся, а потом вовсе перестал осматриваться. За день пришел до какой-то деревни, что в сумерках завиднелась точками окон. Усталость уже заставляла озираться и думать о ночлеге.
Размышлял недолго, решил попроситься на постой. Вряд ли у них тут будут про беглого каторжника спрашивать. Ближе подошел, собаки забрехали, стукнул в окно крайней избы, хозяин выглянул.
– Чего надо? – кричит. – Иди прочь.
– На постой не возьмёте? – спросил Степан.
– Иди на другой конец деревни, крайняя изба. Там Авдеевы живут, к ним просись, они пустят.
Так и сделал. Пошел дальше, у крайнего дома остановился. Изба старая даже кажется немного покосилась. Из-под крыльца выскочила мелкая шавка и давай брехать.