Барышня и хулиган

Полякова Татьяна Викторовна

— С чего ты взял, что его застрелили? — балансируя на грани здравого смысла, продолжила я выспрашивать Мишку.

— Ну… — Он опустился рядом со мной, распахнул пиджак на груди Юрия Павловича и ткнул ему пальцем в грудь. — Видишь? — Я уставилась на палец, затем перевела взгляд на грудь и в самом деле увидела на рубашке две дырочки. — Прямо в сердце, — с чувством удовлетворения заметил Мишка. — Если я ничего не путаю, стреляли дважды. Но, конечно, тебе лучше знать.

— Вот что, — придя в себя и поднимаясь с пола, заявила я. — Я ударила его лампой, видишь, ссадина на лбу?

Он упал и я рядом, потому что очень испугалась, а когда очнулась, выскочила на улицу, потом немного успокоилась и вернулась, чтобы вызвать «Скорую», а здесь ты стоишь над трупом и нагло врешь, что я его застрелила.

— Кто ж его, по-твоему, застрелил? — нахмурился Мишка.

— Откуда мне знать? — ответила я и потянулась к телефону, но родственник перехватил мою руку

— Подожди, дорогая. Ты на что ж намекаешь? Хочешь свой труп на меня повесить? Ну, матрешка, ну… — Он выдал нечто замысловатое, но основную идею я уловила.

— Я вызываю милицию, пусть они разбираются.

— Нет, подожди… О черт, — вдруг рявкнул он и кинулся из комнаты, бегом поднялся наверх по лестнице и яростно затопал над моей головой. Вернулся минут через десять, физиономия его за это время претерпела кое-какие изменения, а именно: приобрела мраморную бледность и нездоровый блеск в глазах. — Твою мать, — заорал он, как только влетел в комнату, и стал приближаться. Особого ума не требовалось, чтоб сообразить, с какой целью. Я торопливо набрала 02. — Эй, матрешка, — вытянув вперед руки, проворковал он и тут же сорвался на крик:

— Брось трубку, дура. Тебе ж хуже будет. — Мотнул головой, а потом даже улыбнулся:

— Оленька, не стоит торопиться. Давай все обсудим.

— Давай, — подумав, согласилась я.

— Ты ударила его лампой, так?

— Так.

— Он упал. И что дальше?

— Дальше я тоже упала.

— Лишилась чувств?

— Да. У него кровь была на лбу, и я испугалась.

— Ага. Упала и чего?

— Лампа погасла… Ведь я его лампой…

— Это я слышал. Дальше.

— Дальше? Очнулась, темно. Зажгла свет. Он лежит. Я стала его трясти.

— То есть ты была рядом с ним?

— Конечно.

— И он был жив?

— С чего бы ему умереть, ведь я только ударила его лампой и то несильно?

— Но парень-то отключился, — пробормотал Мишка.

— Отключился, — согласилась я.

— Когда ты очнулась и начала его трясти, кровь на полу видела?

— Да. Вокруг головы.

— А здесь? — Он ткнул пальцем на ковер.

— Я не знаю, — заревела я. — Я на голову смотрела. — И тут отчетливо вспомнила, как пыталась нащупать пульс и старалась определить, дышит ли Юрий Павлович. — Была кровь, — не рискнула соврать я. — И дырочки вроде были, только я на них внимания не обратила. Зачем мне эти дырочки, я ж по груди его не била, только по голове… Миша, я его не убивала, — перешла я на отчаянный рев.

— Помолчи, — шикнул он, — И дай мне подумать… Ох, мама моя, до чего ж не везет, ну надо же… Вот что, — немного пометавшись по комнате, заявил он. — Надо его отсюда убрать.

— Куда? — не поняла я.

— Куда угодно. Только подальше от моей квартиры. У меня аллергия

на трупы.

— Что ты говоришь? Как это «убрать»? А милиция?

— И никакой милиции. Послушай, дело наше дохлое. Ментам свою сказку можешь не рассказывать. Они ни в жизнь не поверят. Уж я-то знаю… Вот что, когда ты на улицу сиганула, входная дверь была открыта?

Я зажмурилась, но не от желания восстановить события в памяти, а от ужаса, потому что прекрасно помнила, как возвращалась за ключами.

— Заперта на ключ.

— Вот-вот. Менты умрут от счастья. Скажут, как же так, гражданочка, ключи на тумбочке, дверь заперта, следовательно, на улицу выйти никто не мог, а у вас тут труп образовался.

— Ты мог. Ведь вошел же?

— Но после того, как дядю кокнули.

— Ты мог войти раньше, когда я лежала без памяти, а потом разыграть этот спектакль.

— И на фига мне это, не подскажешь? Если б я его кокнул, то быстренько бы смылся, и возись сама с этим трупом как знаешь. А я приперся и надо же: в самый неподходящий момент.

— Я его не убивала, — кусая губы, заявила я.

— Конечно. И я его не убивал. Но кто-то его кокнул?

— Почему я должна тебе верить?

— А я с какой стати должен верить тебе? — скривился Мишка. — Говорю, дело наше дохлое. Не тебя, так меня непременно посадят, а скорее всего обоих.

— Но почему…

— По кочану. И отвяжись. Говорю дохлое, значит, дохлое. По башке ты ему двинула, выходит, и пристрелить вполне могла от избытка чувств, а на меня и так всех собак рады навешать. Я уже семь месяцев отсидел в СИЗО, и можешь мне поверить, ни малейшего желания туда возвращаться не имею.

— За что? — вдруг спросила я.

— Чего? — не понял Мишка.

— За что сидел семь месяцев?

— А-а, из-за твоей сестрицы, чтоб ей… Ладно, чего теперь. Но мне там жутко не понравилось, и тебе тоже не понравится, так что слушай, что говорю: надо от него избавиться.

— Почему я должна тебе помогать? А если ты его вправду убил, а теперь… Ведь я не убивала…

— Опять сказка про белого бычка, — развел руками Мишка. — Короче, так: я не верю тебе, ты не веришь мне, труп здесь, менты нагрянут, и чем дело кончится, ведомо одному господу. Второй вариант: ты веришь мне, а я тебе, и мы быстренько избавляемся от трупа.

— А потом?

— А потом суп с котом. Давай решим одну проблему, а уж после этого будем голову ломать над остальным.

— Но как мы от него избавимся? — теряя уверенность, спросила я. — На руках понесем?

— Зачем? В гараже машина. Вывезем потихоньку… Ой, с души меня воротит от такого дерьма…

— Меня тоже, — кивнула я обреченно.

— Давай шевелись. Найди какое-нибудь покрывало.

Я поднялась наверх, заглянула в шкаф и в самом деле обнаружила кое-что подходящее, правда не покрывало, а верблюжье одеяло, с ним я и вернулась к Мишке.

— Вот, — сказала я со вздохом.

— Годится. Помоги мне, надо его завернуть.

Стараясь не смотреть на Юрия Павловича, я опустилась на колени рядом с Мишкой, мы расстелили одеяло, закатили на него труп и с большим облегчением закрыли его лицо.