Баржа смерти (сборник)
Шрифт:
Уже забрезжил ранний рассвет, когда Константин Иванович повёл жену в спальню. Катя спохватилась, было, собирать с полу бельё. «Завтра, завтра», – проговорил Константин Иванович, увлекая жену к кровати. Как только у себя подмышкой почувствовал ровное дыханье Кати, тут же провалился в глубокий сон.
На утро Константин Иванович проснулся поздно. Накинул халат, вышел из спальни. В гостиной, где вчера был полный разор, всё было прибрано, даже мебель чинно стояла у стенок. В коридоре слышится негромкий голос Кати и ещё чей-то бабий, жалостливый с придыханиями. Константин Иванович узнает, это соседка Матрена:
– Господи, твово-то заарестовали. Как же это. И что же эти большевики творят. И никакого
– Нет, нет. Всё нормально, Матрёна Петровна, Константин Иванович просто задержался на работе допоздна, – слышится торопливый голос Кати.
– Так уж и на работе, люди напраслину возводить не будут. Константин Иванович человек заметный. Кто ж на Пасху в церкви хором руководить-то будет? Пасха ж нынче в мае, – не унимается Матрёна.
– Спасибо, Матрёна, что озаботилась обо мне. А вот он и я, – Константин Иванович появляется в дверном проёме, затягивает кушак на халате. – Извиняюсь, что не при параде.
– Да чего уж. Мы, чай, не институтки нетронутые… – Матрёна засуетилась смущённо.
Катя вежливо подталкивает её к входной двери.
Константин Иванович вальяжно сидит за столом, ожидая завтрак.
– Чего там у нас нынче, по случаю моего избавления, – кричит он. И беззаботная улыбка расползается по его породистому лицу. «Ишь, бодрячок, не рано ли веселишься», – будто кто-то прошипел на ухо. И стало сразу как-то неуютно.
А Катя отвечает мужу из кухни:
– Праздничный завтрак. Каша овсяная на подсолнечном масле. Кусок ситного с сыром голландским. Чай с мятой и два куска рафинада к нему…
– Ой, Катенька, рафинад-то спрячь, – вдруг потускневшим голосом отзывается Константин Иванович, – чай, не прежние времена.
Катя с подносом появляется в комнате. Испуганно спрашивает:
– Костя, ты мне не всё рассказал? Я-то, дура, успокоилась. Вчера твой Перельман даже извинился предо мной. Правда, тихо, чтоб тот маленький, что на татарина смахивает, не услышал.
– Да, да, Катенька. Этот, что на татарина смахивает, и есть главный злодей. А Исаак Перельман просил ещё раз передать тебе извинения за вчерашнее.
– Так твоего нынешнего начальника зовут Исаак? – как-то потерянно спрашивает Катя, – а я думала он грузин…
– Такие вот времена, – усмехается Константин Иванович.
Слышатся торопливые стуки во входную дверь. Константин Иванович выходит на крыльцо. Пред ним белобрысый мальчонка.
– А, Ванюшка – на побегушках. Пошто пожаловал? – улыбается Константан Иванович.
– Комиссар Перельман велели передать, что ждут Вас на работе, – затараторил мальчонка.
– А когда ждут-то?
– Не сказано когда. Сказано – ждут, – улыбается во весь рот Ванюшка.
У Константина Ивановича как-то сразу улучшилось настроение. «Скажи, вскоре буду», – говорит он.
– Ну вот, труба зовет, – Константин Иванович поправляет галстук перед зеркалом. Целует жену. Ещё раз бросает взгляд в зеркало. Довольный собою выходит на улицу.
Явился на фабрику к обеденному перерыву. Было солнечно и тепло. Народ толпился у ворот. Одни сидели на лавках – жевали хлеб, запивая квасом. Другие хлебали из домашних кастрюль похлёбку, настороженно оглядываясь по сторонам, будто кто отнимет еду. Лица больше недовольные: обсуждались какие-то «правила внутреннего распорядка». Слышались голоса: «Туда не пойди, там не сядь, ещё штрафы придумали, как при англичанине Девисоне».
Увидев Константина Ивановича, Перельман доброжелательно улыбнулся:
– Вот акты проверки. Мужики из Великого сообщили, что получили от фабрики по восемь аршин полотна. Так что спим спокойно, – помолчал, усмехнулся как-то невесело. Добавил, – пока.
Встретив удивлённый взгляд старшего счетовода, проговорил:
– Это уже больше меня касается.
– Нарушили
– У меня мандат комиссара. И он позволяет многое нарушать. Но и отвечать придётся. Но это не главное. Мария Александровна Спиридонова с Ульяновым во многом не сходятся во взглядах. И это чревато взрывом. Только общий враг нас пока и объединяет. Но этот разлад между вождями отражается на рядовых бойцах революции, – Перельман усмехнулся, поймав понимающий взгляд Григорьева, – и всегда найдётся какой-нибудь Греков, который этим воспользуется… Вот Николай Иванович Подвойский сейчас в правительстве Ульянова. Был левый эсер. Сейчас большевик. Во всяком случае, на сегодня он застрахован от удара ножом в спину.
– Тоже пока? – несмело спросил Константин Иванович.
– Грековы и там есть. И вообще на Руси повелось, чтобы стать праведником, надо быть проклятым. Вот и Семёна Михайловича Нахимсона обвиняли, что он украл из войсковой кассы десять тысяч рублей. Так что Вы – не первый, – некая отрешённость исчезла с лица Исаака. Опять решительность, жёсткость, – перейдём к насущным делам. Вот ознакомьтесь: «Правила внутреннего распорядка». Ведь что творится на фабрике: пьянство, игра в карты в рабочее время, прогулы полдня и больше, опоздания на работу. А надо, я так считаю, при опоздании на пять минут – не допускать к работе. Подённых – на полдня не допускать, сдельных – на смену. Самовольный уход с фабрики: первый раз – увольнение на неделю, второй раз – на месяц, третий раз – на полгода. Причем, каждый раз увольняемый лишается заработка: недельного, месячного. Уволенный на полгода лишается прежней должности и годичного заработка. Жёстко – да. Сторож должен пропускать рабочих и служащих только по пропускам. Вас прошу проработать систему штрафов за пьянку, за игру в карты на рабочем месте… «Правила» должен утвердить фабричный комитет.
Константин Иванович проходит в свой рабочий кабинет и сразу встречается с бегающими, злыми глазами младшего счетовода Кудыкина. Отворачивается, но спиной чувствует этот взгляд, который, кажется, прожигает английское сукно его пиджака.
К Константину Ивановичу подходит старик Петровичев, который ещё в ранние годы обучал его бухгалтерскому ремеслу. Только Петровичеву позволительно фамильярное обращение к начальнику. «Ну, Костя, Вы нас напугали, – старик без подобострастия, как равный протягивает руку начальнику Григорьеву, – ну, слава Богу, всё обошлось. Но кто-то точно подло донёс. Надеюсь, не из наших?» – строго оглядывает сидящий в комнате народ. Константин Иванович видит, как Кудыкин по-девичьи потупил глаза. «Ну а сейчас, – Петровичев опять обращается к начальнику, – я правильно понимаю, за работу?» В комнате раздаются нестройные хлопки. К Константину Ивановичу подбегает раскрасневшаяся кассирша Клава, захлёбываясь, отчаянно протараторила: «Мы так боялись за Вас, так боялись…» Константину Ивановичу кажется, что она сейчас бросится ему на шею с поцелуями. Ну, запала девка на красавца-начальника. И это-то при людях. Константин Иванович осторожно отстраняется от неё. Но так, чтоб не обидеть. Сейчас только Катенька. Только любимая жена Катенька. Но почему только сейчас? А потом? Вот чёрт попутал не к месту.
Константин Иванович оглядывает с напускной суровостью своих подчиненных. Ловит насмешливый взгляд Клавдии Михайловны – своего секретаря – дама уже в летах, всегда застёгнута на все пуговицы. Безупречная деловая репутация, такая же безупречная грамотность, что абсолютная редкость в нынешний разболтанный век. И «Underwood» – пишущая машинка под её пальцами играет, как гитара в руках Константина Ивановича. Говорят, окончила Смольный институт в Петербурге ещё в давние времена. И каким ветром занесло её в глухую провинцию? Но в нынешнее лихолетье и не такое случается…