Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа
Шрифт:
В тот же день отличившийся караул отвезли в международный аэропорт Сан-Франциско, посадили на самолет и отправили в Нью-Йорк. За два часа полета у советских граждан существенно прибавилось друзей, невзирая на то, что за всем происходящим с неудовольствием следили парни в штатском. В Нью-Йорке в закрытой машине их отвезли на Манхэттен. В пентхаузе высотного дома, откуда открывался завораживающий вид на город, солдат встретили представители советского посольства. Беседа прошла без осложнений.
– Вам нужно отдохнуть, товарищи, набраться сил перед дальней дорогой, – заявил руководитель делегации. – Можете пройтись по магазинам, разумеется,
В торговом центре на Манхэттене Ахмет купил себе кожаную куртку, которую носил потом тридцать лет. Парни приобретали какие-то гостинцы для родных, платки, кофты, часы. Полонский обзавелся книгами на английском языке. Неделю после этого они прожили в загородном доме советского посла, куда их привезли в машине с затемненными стеклами. Смертная тоска – кровати, комнаты, крохотный пруд перед домом, и совершенно негде разгуляться!
На пятый день затворничества Серега Крюков опух до неузнаваемости. Он ударился в панику, требовал врача, кричал, что его отравили. Докторша, прибывшая из посольства, уверила, что все в порядке, пройдет. Это естественный процесс после долгого голодания. Таким героям не к лицу ввергать себя в панику. Над Серегой хихикали, а на следующее утро из комнаты Филиппа донесся истошный вопль. Прибежала «спасательная команда» и обнаружила, что он опух еще больше Сереги, глаза под багровыми вздутиями почти не просматривались! На другой день та же напасть постигла остальных, и теперь уже Серега, у которого опухоль пошла на спад, ходил гоголем и над всеми глумился. Вовка и Затулин злобно ругались, а Филипп недоумевал – неужели это и есть та нация, что дала миру Толстого и Достоевского?
29 марта огромный трехтрубный трансатлантический лайнер «Королева Мэри» вышел из порта Нью-Йорка и взял курс на французский Гавр. Солдатам предоставили роскошную четырехместную каюту, в которой они проводили большую часть времени. Героев сопровождали неразговорчивые люди. Парни запинались о них в коридоре, на палубе. Чем дальше отплывало судно от Америки, тем меньше оставалось желания веселиться и приятно проводить время. Вновь в подкорке рождался страх. Их узнавали, просили автографы, набивались в друзья.
Капитан лайнера устроил парням экскурсию по судну. Они бродили по двухэтажному машинному отделению, по обеденному салону, не уступающему по размерам дворцовому залу. Дивились на скульптурную лепку, на гобелены и картины, на отделку стен из шелка, бархата и лучших древесных пород, на огромные зеркала и изящную мебель из красного и орехового дерева. Однажды Ахмету приснился сон, что «Королева Мэри» потеряла управление, исчезла вся команда, все две тысячи пассажиров, судно дрейфует по течению в неизвестном направлении и на нем абсолютно нечего есть! Он проснулся в холодном поту, а позднее товарищи признались, что и их посещали аналогичные кошмары.
Город Гавр, Париж, Эйфелева башня, неусыпный контроль со стороны спецслужб. Их снова узнавали, им улыбались. Люди подходили, брали автографы, просили что-нибудь рассказать. Гостиница на Елисейских Полях, из которой их забрали рано утром, повезли в аэропорт. Реактивный ТУ-104, улыбки взволнованных стюардесс. Такие люди, и почти без охраны! Беспосадочный перелет до Москвы. Сердце вновь тревожно сжалось и уже не отпускало, пока шасси самолета не коснулись посадочной полосы.
– Парни, я что-то боюсь, – шептал, вцепившись в подлокотники, Серега. – Вроде все
– И этот тип, что сзади сидит, так подозрительно на нас смотрит, – накручивал себя Федорчук.
– В кандалы закуют, припаяют измену Родине, и в дальний путь на долгие года, – шептал, покрываясь бледностью, Филипп. – Эх, пацаны, хоть мир напоследок посмотрели.
– А ну, отставить мне эту панику! – цедил сквозь зубы Ахмет. – Не похожи вы что-то на героев, товарищи солдаты. Дышите глубже, думайте реже.
Экипаж запретил пассажирам вставать с кресел. Четверку героев пригласили на выход. На аэродромном поле их поджидала черная машина с зашторенными окнами. Люди со скучными лицами деликатно, но настойчиво предложили им сесть в салон. Триста метров до здания аэропорта Шереметьево, там приказ выйти из машины, запутанные коридоры, суровые лица сотрудников КГБ, висевших над душой.
«Ну все, – с упавшим сердцем думал Ахмет. – Отбегались, герои».
Зал для встречающих, куда их вывели, был как из другого мира. Подкосились ноги, слезы побежали по землистым лицам. Оркестр, грянувший туш, цветы! Масса встречающих, прибывших в аэропорт отнюдь не по разнарядке! Радостные крики, атака толпы.
И вот уже ревущего Филиппа тискала и целовала бледная женщина, сохранившая к пятидесяти годам стройность фигуры. Обнимал Серегу Крюкова хромоногий мужчина в потертом пиджаке. Оба от волнения не могли ничего сказать. На Вовку Федорчука обрушились сразу трое – отец, мать, а также симпатичная толстушка, у которой от волнения дрожало лицо, а слезы лились, как из брандспойта. Худенькая женщина тряслась в объятиях Ахмета, недоверчиво его ощупывала, шептала, путая русские и белорусские слова, что отец не смог прийти, ноги, к сожалению, не отросли. Он ждет в машине, умирает от нетерпения. Нужно немедленно туда бежать.
Стихийный митинг здесь же в аэропорту, масса людей, генералы, члены правительства. Мировая слава уже утомляла. Нужно было делать мужественные лица, что-то говорить. Но вроде получалось. «Мы верили, что партия не оставит нас в беде, мы знали, что рано или поздно наступит этот день». Уже в военной форме их доставили в Кремль, где заместитель председателя Президиума Верховного Совета СССР вручил им ордена Красной Звезды. Позднее выяснилось, что представляли парней к Героям Советского Союза, но в последний момент передумали, решили, что как-то нескромно будет, и положили документы под сукно. Нескончаемые митинги, чествования, торжественные приемы. Встреча у министра обороны Родиона Малиновского. Тот смерил компанию ироничным взглядом и раздал спасенным добротные штурманские часы, чтобы больше не блуждали. Ахмету Затулину в тот же день присвоили внеочередное звание старшего сержанта.
– Может, и улицу вашим именем назовут, – усмехнулся министр.
Впоследствии назвали – в славном городе Сызрани. Сыпались как из рога изобилия правительственные поздравления. Пришла телеграмма от Эрнеста Хемингуэя, от массы других «прогрессивных мировых деятелей». Москву трясло и лихорадило, толпы людей высыпали на улицы, когда по ним провозили знаменитую четверку. От фанфар и пышных слов уже звенело в ушах, парни устали улыбаться и выдумывать приличествующие слова. Мировая слава оказалась тяжким испытанием. И лишь по завершении одного из приемов, когда уставшая компания вышла в кулуары покурить, к ним примкнул чиновник, пожелавший остаться неизвестным.