Басаргин правеж
Шрифт:
Однако Филипп — сдался. Интересно, почему? Может, надеялся обратно к Студеному морю вернуться, к милым своему сердцу литейным дворам, верфям и кирпичным заводикам?
Напрасные мечты. Сброшенный с вершины горы камень на середине склона уже не остановится. Не для того Церковный собор низвергал его из святительства, чтобы потом оставить на почетной, хотя и низкой, должности. Иереям он был нужен в виде еретика и отступника, чтобы вытереть об него ноги, замуровать в келье, вытравить само имя из памяти людской. Чтобы знали на будущее любые выскочки, каково это местнические правила нарушать и поперек архиереев к вершинам церковной власти прорываться.
Подьячий
Уйти Басарга не мог — ведь государь потребовал от него подробного отчета. Вечером нужно было составить отписку и отправить с холопом на почтовых лошадях. Почтовые быстрее всего. Три-четыре часа — и письмо будет уже в Александровской слободе, у Иоанна в руках.
Первый день суда закончился допросом двух монахов, второй был потрачен с утра до вечера на жалобы еще семерых, третий начался рассказом последних двоих о том, как Филипп изживал в них веру христианскую, а ближе к вечеру — покаянием игумена Паисия, какового Филипп понуждал принимать участие в его колдовских забавах…
Тем же вечером в Боровицкие ворота Кремля влетела кавалькада из полутора сотен черных всадников, в рясах и с оружием. Опричники быстро рассеялись по главной московской крепости, возглавив караулы у ворот, перекрыв все проулки, встав по десятку у каждого храма и монастыря. Однако более ничего не предпринимали.
В этот раз Басарга, понимая, чего от него ждут, никаких записок уже не писал, пришел с докладом лично.
— Что? — Во дворце царь скинул влажную рясу и встретил подьячего в думной палате в сапогах, шароварах и вельветовом поддоспешнике с меховым воротом: высокий, широкоплечий, статный, уверенный в себе. Такой, каким Басарга увидел его впервые, на поле битвы возле Казани.
— Он не кается, государь, — кратко описал ситуацию Басарга. — Однако же обвинения серьезны. Об иных я и сам тебе сказывал, другие токмо церковная комиссия определила. В канонах христианских я не силен, однако же многие игумен Филипп нарушал. Про иные арихиереи сказывают, что это уже чуть ли и не колдовство.
— Что же это он сдался-то сразу? — Похоже, первые слова Филипа на суде вызвали у Иоанна те же мысли, что и у подьячего. — Не оправдывается, на несуразности в дознании не указывает? Коли в силах своих не уверен, мог бы у меня помощи испросить. Я бы вступился.
— Ты поклялся не вмешиваться в дела Церкви, государь.
— Да помню я, помню, — передернул плечами Иоанн. — Видишь, и не подхожу даже близко ни к собору Успенскому, ни к монастырю Чудову.
— Суд церковный всех свидетелей ныне опросил, — закончил отчет боярин Леонтьев, — завтра совещаться станет. Мыслю, завтра же мы и приговор узнаем.
— Надеюсь, разума и совести у арихиереев больше, чем зависти, — ответил Иоанн. — Хорошо, ступай. Завтра, как все решится, сразу ко мне!
Разум и совесть у епископов и архимандритов действительно имелись, а потому в Успенском соборе больше чем на полдня возник яростный спор. Но не по поводу того, виновен ли инок Филипп в ереси и растрате, а о том, включать ли в приговор обвинение в колдовстве и содомии? Колдовство
Вскоре после полудня церковный суд все же пришел к единодушному мнению, что эти, самые серьезные, обвинения беспочвенны — и исключило их из приговора. Ересь же и растраты влекли лишь к покаянию… После этого писарям осталось лишь составить приговор: митрополит Филипп низвергался из сана и направлялся на вечное заключение в тверской Отроч-Успенский монастырь.
Провозглашения судебного решения Басарга ждать не стал: отправился во дворец, поднялся в покои государя. Иоанн находился в домовой церкви — одетый, как было и накануне, по-походному. Вот только поддоспешник на этот раз на нем другой оказался, стеганый и крытый сверху лазурным атласом. Появление подьячего заставило царя прервать молитву, подняться. Произносить он ничего не стал, только посмотрел с вопрошанием.
— Пожизненное заключение, — кратко ответил Басарга.
— Вот, стало быть, каковы святители в царствии моем! — сжал кулак Иоанн и шумно втянул воздух сквозь стиснутые зубы. — А ну-ка, пойдем…
— Ты на кресте клялся не вмешиваться, государь! — крикнул в спину стремительно промчавшегося мимо Иоанна подьячий.
— Я в том Филиппу клялся! — рявкнул царь. — Нет митрополита — нет клятвы!
От крыльца дворца кремлевского до Успенского храма всего двести сажен. Иоанн, не созывая свиты, не седлая коней, не закладывая кареты, пробежал это расстояние в несколько минут. Иерархи еще не разошлись, обсуждая, кого выдвинуть в местоблюстители, Филипп стоял у стола, на котором покачивался пергаментный свиток с приговором — похоже, его только-только закончили читать, Пимен, вскинув подбородок и опершись на посох, гордо возвышался перед ним…
В эту сцену торжества правосудия и ворвался Иоанн, с ходу ухватив новгородского архиепископа за бороду и рывком опустив его голову вниз, к самому столу:
— Ты чего это делаешь, паршивец?! Ты как смеешь руку на моего митрополита подымать?! Пошел вон отсюда! Уметайся из города, и чтобы более я тебя в Москве не видел! Еще раз на Филиппа голос возвысишь, самого из сана низвергну и на кобыле драной женю! [35] А вы? — повернулся царь к остальным архиереям. — Вы, никак, обезумели — супротив первосвятителя своего бунтовать.
35
По утверждению померанца Альберта Шлихтинга, прожившего семь лет в русском плену, это обещание Иоанн исполнил в точности.
— Приговор соборный тебе не подвластен, государь, — попытался возмутиться архимандрит Феодосий. Не тебе Церковь подчиняется, а единственно Вседержителю небесному…
— Я здесь царь и Бог! — рявкнул Иоанн, с силой жахнув кулаком по столу. — Я Господом поставлен державу русскую и веру православную в крепости сохранять! И не вам, шептальщики храмовые, мне перечить! Я избрал митрополитом святителя Филиппа, и он над вами отныне и впредь стоять будет!
— Не желаю пребывать в окружении ненавистников, государь, — неожиданно ответил правителю всея Руси бывший соловецкий игумен. — Как же я Богу служить стану и веру православную укреплять, коли все слуги мои, небесами данные, от ненависти ко мне исходят? Не желаю быть митрополитом средь хулителей и завистников. Отпусти…