Басаврюк ХХ
Шрифт:
Хозяин, еще не старый мужчина, неторопкий и умный, с по — детскому чистым выражением глаз, рассказывал, что немцы в селе давно не появлялись, а староста — человек порядочный. В лесах где стреляют партизаны, но советские ли украинские — непонятно. О сыне он не спрашивал.
Полковник подробно расспрашивал хозяина о окрестные хутора и села. Он не знал, что делать дальше. Искать Армию? Перебираться в города на нелегальное положение?
Все решилось в один день. Точнее, в серый утро. Глухой грохот выстрелов выдернул полковника со сна, и он несколько мгновений сидел, моргая глазами, надеясь, что сон продолжается.
Внизу,
— УПА!?
Полковник мрачно смотрел на молодого воина. Через мгновение его обыскали и, подталкивая прикладами, выгнали на улицу. Он успел увидеть перевернутый стол в горнице и избит посуда. Его втолкнули в толпу крестьян и куда-то погнали. Под ногами жвакал мокрый грунт.
По всему селу раздавался отчаянный шум, который смешивался с резкими польскими командами и частыми выстрелами. Поляки выталкивали крестьян из домов и гнали до майдана. Полковник привычно определил, что нападающих больше роты, что все они хорошо вооружены и имеют неплохие костюмы. Поляки действовали четко — все село было плотно окружено, каждое подразделение прочесывало свой определенный сектор.
Примерно впереди вспыхнул быстрая стрельба. С возгласов полковник понял, что поляки натолкнулись на неожиданное и отчаянное сопротивление. Толпа качнуло куда в сторону, но поляки, с руганью, размахивая оружием и стреляя вверх, погнали крестьян далее. Полковник вытянулся, пытаясь увидеть, что происходит.
Из дома короткими очередями бил автомат. Поляки отвечали выстрелами из винтовок и пулемета. Перестрелка длилась не более пяти минут, затем в доме взорвалась граната. Крестьянин, который шел возле полковника, мрачно сказал:
— Хата Клименко… — видимо, сын…
Из горящего дома поляки осторожно вынесли двух своих убитых, потом за ноги вытащили мертвого парня в белой рубашке. Запятнана кровью рубашка задралась, закрывая, словно саваном, голову. В руке мертвец сжимал черный немецкий автомат. Широкое прядь крови, которое тянулось за ним, быстро расплывалось по черной земле. Женщины надрывно заголосили, мужчины крестились, и в их глазах полковник видел отчаяние и страх.
Один из поляков порывисто поднял ручной пулемет и очередь наметил струйку перед ногами толпы.
«Ой шли ляхи на три пути…», — вспомнилось полковнику.
Посреди площади, перед церковью, стояло несколько польских старшин в конфедератках и высоких сверкающих сапогах. Они неспешно беседовали, бросая короткие взгляды в сторону крестьян. Неожиданно взгляд полковника столкнулся с глазами одного старшины с нашивками поручителя. Нечто давно забытое мелькнуло и исчезло. Офицер махнул рукой — и солдаты начали выгонять из толпы взрослых мужчин. С поднятыми руками они пошли за село. Дождь усилился. Дорога круто пошла вниз. Кто поскользнулся на мокрой земле и упал. Солдаты ударами сапог заставили его подняться. Крестьянин снова упал. Разъяренный солдат выстрелил ему в голову.
За селом их заставили стать в несколько рядов на колени. Некоторые, особенно
— За сопротивление законной власти, убийства польского населения, за националистический бандитизм, за помощь коммунистам и немцам руководство Армии Крайовой, от имени правительства Третьей Речи Посполитой, выносит вам смертный приговор.
У полковника на коленях стоял хозяин, глаза его были широко открыты. Он тихо молился, иногда лицо его дергалось. Хозяин работал всю жизнь, он делал в жизни только добро, он никого не оскорблял, он повиновался всем властям. Он хотел сохранить свой мир и он ругал своего сына за участие в Организации.
Полковник повернул голову. Поляки шли вдоль вон и стреляли в затылки крестьянам. Все было очень просто. Он попытался вспомнить то хорошее из своей жизни, но мысли путались. Сухие хлопки выстрелов приближались. Вода затекала за воротник. Ноги быстро промокли. Слева осталось двое, другие лежали с простреленными затылками, лицами в болото. Возле уха хлопнул выстрел, и сосед полковника упал головой в лужу. Красный струя начал быстро расплываться в зеленой воде. Полковник услышал, как щелкнул затвор позади, и перед его глазами на мокрую пожухлую траву упала горячая гильза. Из желтого отверстия гильзы вылетел тоненький белый ручей дыма и полетел, словно душа волынского крестьянина, к небу.
Ствол уперся полковнику в затылок, и ее обожгло неудержимым холодом.
— Не забивай! — к ним бежал, отрицательно размахивая конфедераткою, аковец в темно — зеленом кителе. Цепкая рука подхватила Андрея за плечо — он поднялся. Поляки о нечто быстро разговаривали. Потом его снова повели к села. Отойдя на несколько десятков метров, он оглянулся и увидел длинный ряд мертвых — посередине темнело его пустое место.
* * *
— В двадцатом году, во время «Чуда на Висле» я командовал отделом конницы. Однажды мы отправились на рекогносцировку и попали в засаду. В буденновцев было две тачанки с пулеметами, и половину моих людей они перебили сразу. Нас спас отряд украинской кавалерии, который неожиданно налетел на красных, — поляк замолчал, вопросительно глядя на полковника.
Тот устало посмотрел на офицера и, медленно вспоминая, сказал:
— Под вами застрелен гнедого коня и вас придавило крупом. Когда мы начали атаку, вы уже держали револьвер у виска.
Было тихо, за окном слышались крики и привычный шум военного лагеря.
Поляк встал и подошел к окну.
— Надеюсь, что вы не входите в украинских банд?
Полковник кивнул головой назад.
— Они тоже не входили в украинских банд…
— Это война.
— Это не война… Что случилось, поручик? Сначала лозунг «За нашу и вашу свободу», а затем, в придачу к немцам, поляки проводят карательные акции в украинских селах. Кажется, это было вечно. Неужели мы ничему не научились за последние пятьсот лет?
Поручик, удивляясь, что его собеседник не понимает вполне ясных вещей, ответил:
— Во первых, мы должны заботиться о ту Польшу, которая появится после войны. И в ней не будет места для украинского сепаратизма. Во вторых, это ответная акция после зверств УПА по отношению к полякам.