Башни Заката
Шрифт:
Да, мускулы уже не болят так, как в первые дни работы, солнце уже не обжигает загоревшую кожу, но у него нет ни имени, ни прошлого. Ничего, кроме звучащего в голове шепота, столь тихого, что невозможно разобрать ни слова. И лишь одно воспоминание несомненно — тень с лицом женщины.
Со временем, однако, засыпает и он. Во сне ему видятся золотистые ноты, сверкающие на фоне серых каменных стен, и бескрайние поля белого снега.
— Подъем, бездельники! Живо наружу! — голос утреннего стража звучит даже более грубо и хрипло, чем обычно.
Над
Деревянная миска выпадает из рук безымянного, овсянка расплескивается по камню. Глаза юноши широко раскрыты, но он не видит ни тумана, ни остальных каторжников, ни стражей.
— Не-е-е-е-е-ет!..
Пронзительный крик звучит и звучит, бесконечно долго, и юноша с серебристыми волосами даже успевает удивиться, как это стражи ничего не предпринимают. Хотя осознает, что звучит именно его голос и стражи медленно направляются именно к нему. Но главное не это, а холод и белизна его мыслей, нахлынувшие образы…
…необозримых заснеженных просторов под вздымающимися к небу пиками…
…серебряных нот, раскалывающихся о серый гранит стен…
…людей в изумрудных одеяниях, пирующих за высокими столами…
…верховой езды по узким горным тропам…
Он шатается и даже не поднимает рук, чтобы прикрыться от обрушивающихся на него ударов. При первом ударе образы рассеиваются, после второго — человек проваливается во тьму.
Когда безымянный приходит в себя, оказывается, что он не в силах пошевелиться, ибо привязан к столу. Над его головой покачивается влажная парусина. Капельки воды, скопившиеся в складках изношенной ткани, просачиваются внутрь, падая и на каменный пол, и на его полуобнаженное тело.
Темноволосая целительница скользит по нему взглядом, хотя сейчас она занята совершенно другим: накладывает пластырь на резаную рану на руке лысого истощавшего каторжанина, бывшего некогда волосатым толстяком.
— Это должно помочь, но постарайся не допускать загрязнения.
Она говорит «постарайся», поскольку прекрасно понимает: каменная пыль проникает решительно повсюду.
Юноша с серебряными волосами закрывает глаза и старается выровнять дыхание.
— С ним все?
— С этим? Да.
— А как насчет серебряной башки?
— Дыхание выравнивается, но, пока он не очнулся, ничего определенного сказать не могу. Два таких удара по голове свалят кого угодно.
— Ну и не велика потеря. Он же ненормальный, даже имени своего не знает.
— Может, никогда и не узнает, если ты будешь бить его дубиной по черепу.
— Так он ведь спятил. Сущий псих.
— Он что, па кого-нибудь набросился?
— Не то чтобы набросился… Вдруг ни с того, ни с сего как заорет: «Нет!» Истошно так заорал, во всю глотку, вопит и ни в какую не прекращает. А магам
— Ладно. Я дам тебе знать, как у него дела, когда выясню.
Удаляющиеся шаги. Охранник и лысый уходят. Затем прямо над ним — женский голос:
— Они ушли.
Юноша дергается.
— Полегче. Сейчас развяжу.
Он расслабляется, а когда путы спадают, пытается пошевелиться. Голова раскалывается от боли.
— Лежи. Садиться пока не пробуй.
Он медленно открывает глаза и видит лицо целительницы. Та пристально всматривается в его лицо.
— Что случилось? — спрашивает она.
— Не… знаю… — бормочет он и тут же, ощутив откуда-то знакомую тошноту, поправляется: — Не совсем понимаю.
Она медленно кивает:
— Пожалуй, завтра ты сможешь вернуться к работе, но тебе придется проявить осторожность. Многое ты будешь видеть не так, как раньше. Настройка может оказаться нелегкой.
Повернувшись к открытому выходу из палатки, она продолжает:
— В пяти кай по направлению к Джеллико находится красивая долина. Маги сохранили ее для будущей гостиницы или места отдыха. Туда можно попасть по речке. Оттуда, через северные долины Кертиса, лежит путь в Слиго.
Тяжелые шаги заглушают шум барабанящего по палатке дождя.
— Дай-ка я снова загляну тебе в глаза, — говорит целительница.
— Э, да я гляжу, он очухался! — рычит возле входа в палатку охранник.
— Удар был не настолько силен, чтобы его убить, но голова у него болит сильно. Если сегодня дать ему отдохнуть, он поправится. Но приступы головокружения могут повторяться в течение нескольких дней. Так что если во время работы он вдруг зашатается или сядет на землю — не удивляйся.
— И сколько это будет продолжаться?
— Дня два. Может, три-четыре. Потом все должно пройти… Кость цела, так что для меня тут работы уже считай что и нет.
— Вот и прекрасно. Раз так, то он может валяться и на своей койке. Пошли, серебряная башка.
— Рано, — возражает целительница. — Если он сейчас встанет, то может снова свалиться без сознания.
— Ладно, пусть чуток отлежится. Я еще вернусь.
Дождь усилился, превращаясь в ливень. Впервые за много дней каменная пыль прибита к земле и больше не забивается в ноздри.
— Попробуй сесть.
Юноша свешивает ногу с края стола и на миг ощущает себя двумя отдельными людьми, по-разному видящими все вокруг. Даже дождь воспринимается так, словно идут два особых ливня, для каждого из них по отдельности.
— Встань!
Сильное звучание ее голоса поддерживает его, позволяя встать на ноги. Но его шатает, и, чтобы сохранить равновесие, ему приходится ухватиться за край стола. Целительница всматривается в глубь его глаз и говорит:
— Можешь сесть.
Голос ее снова лишен всякого выражения. Подныривая под промокшую, обвисшую парусину, в палатку заглядывает страж.