Башни Заката
Шрифт:
Во всей этой утомительной каждодневной рутине, когда приходится вникать во все хозяйственные мелочи и работать, разрываясь на части, чуть ли не круглые сутки, ему немало помогает здравый подход Мегеры.
— Нам это нужно? А к какому времени? — спрашивает она по десять раз на дню, стоит завести речь об очередной насущной нужде. И она права: необходимо уметь выделять самое важное и определять очередность.
Креслину хочется, чтобы все делалось сразу, но при таком подходе магия, как выясняется, почти бесполезна. Например, Креслин выучился у Клерриса способам усиления гармонического начала в растениях, что стимулирует рост и способствует плодоношению. Но прежде чем гармонизировать растения, нужно провести сев и получить хотя бы проростки. Хорошо еще, что ему удалось убедить нескольких предприимчивых
Потирая натруженные плечи, Креслин размышляет о том, найдет ли когда-нибудь время довести до ума их с Мегерой дом, в котором сейчас отделаны лишь две спальни, а гостиная, так называемый кабинет, столовая и кухня остаются незавершенными.
— Ну, — устало соглашается Хайел, — это, пожалуй, сгодится. Во всяком случае, на первое время. Однако выпивка выпивкой, а взаимная неприязнь — совсем другое дело. Они по-прежнему будут пить и смотреть друг на друга косо.
— А как насчет менестреля?
— Ну, менестрель… Кто к нам сюда потащится? Во всяком случае сейчас.
Юноша с серебряными волосами рассеянно кивает, вспоминая о записке своей сестры.
— Как раз тут, может быть, что-то и получится. На худой конец, стоит попробовать.
— Ты о чем?
— Да так… Встретимся в общем зале после ужина.
Рослый начальник гарнизона поднимается с весьма озадаченным видом.
— Это либо сработает, либо нет, — бросив с улыбкой эту маловразумительную фразу, юноша направляется к дому на утесе.
Он окликает Мегеру, но ответа нет, и ни в доме, ни поблизости не ощущается чьего-либо присутствия.
Забрав гитару, Креслин облокачивается на ограду спиной к низкому солнцу и пробегает пальцами по ладам. Хотя руки его теперь в мозолях, подушечки пальцев вовсе не такие жесткие, как были когда-то. Спрятав гитару в кожаный футляр, юноша припоминает песни — немногие сочиненные им самим и множество выученных, в первую очередь, слышанных от другого певца с серебряными волосами.
Пока Креслин предается размышлениям и воспоминаниям, солнце прячется за холмы, но Мегера так и не появляется. Впрочем, это не удивляет, ведь в последнее время она почти не расстается со стражами из Оплота, а оставшееся время проводит в беседах с Лидией. Ночует, правда, в своей спальне, но даже обедает в цитадели, в компании Шиеры.
По приближении сумерек Креслин берет гитару, спускается вниз и направляется в общий зал недостроенной гостиницы.
— Что это? — удивляется Хайел.
— Гитара. Говорят, музыка способствует сближению.
Вместе они заходят в открытую дверь в западном, почти завершенном крыле здания. Правда, окна пока обходятся без стекол и ставней, но Клеррис с Мегерой уже сложили маленькую печь, а Черный маг обещает, что стекло, пусть толстое и мутное, скоро будет.
Войдя в зал, Креслин выжидает, когда его глаза приспособятся к сумраку. Помещение слишком велико, а освещают его лишь с полдюжины небольших ламп, позаимствованных, как подозревает юноша, из цитадели и заправленных, судя по запаху, чем-то вроде рыбьего жира.
Проморгавшись, Креслин подтаскивает прямо к двери колченогий стол, тоже раздобытый где-то Клеррисом, и поворачивается к Хайелу:
— Ты не мог бы найти мне какой-нибудь табурет?
Капитан выразительно качает головой, однако не возражает, а направляется к помещению, которое должно будет стать кухней, а пока служит кладовкой для хранения хмельных напитков, засохшего сыра и раскрошившегося печенья.
«…ишь, заявился. Что его сюда занесло…»
«…колдунья его вечно сидит с этими суками, а этот и вовсе один уселся…»
Не обращая внимания на перешептывание солдат, Креслин смотрит в угол, где среди коротко остриженных стражей резко выделяется длинными огненно-рыжими волосами Мегера. Заметив его, она тут же отводит взгляд, но все же в ее холодных глазах мелькает недоумение.
— Вот… лучше тут не достать, — Хайел ставит перед столом грубо сколоченный табурет.
— Сгодится, — Креслин выносит табурет на свободное пространство между столами, достает из футляра гитару и садится.
В зале воцаряется тишина.
Перебирая
С неуверенной улыбкой, в ответ на которую не улыбается никто, даже сидящая рядом с Шиерой Мегера, Креслин говорит:
— Вкусы у разных людей разные, а я знаю не так много песен, которые одинаково понравились бы и в Монтгрене, и в Западном Оплоте. Так что слушайте те, которые придутся вам по душе, а на другие попросту не обращайте внимания.
Его пальцы касаются струн, и в зале звучит песня.
В горах, куда доступа нет мужчинам,Поставили ангелы грозных стражей.Хоть скованы льдом студеным вершины,Тех стражей сердца холоднее даже;В руках тех женщин клинки стальные,Средь вечных снегов на пост они встали,Они прекрасные и живые.Но их сердца холоднее стали.С вершин, где солнца нечасты блики,Куда чужой не найдет дороги,Где к небу свои бесплодные пикиЗакатные вздымают Отроги, —Оттуда, где реет Оплота знамя,Воительниц нисходят отрядыС мечами, разящими словно пламя,Неотвратимо и без пощады.И если дерзнешь добраться дотуда,То кровь твоя лед утесов согреет,И тело твое не найдут, покуда —Покуда горы не постареют,Доколе камень не раскрошится,Не стают снега, лежащие ныне;А стражи, которых весь мир страшится,Пребудут в могучей своей твердыне.Они же в замке пребудут этом,Пока поседевшее мирозданиеНе позабудет о демонах светаИ обо всем, что гласит Предание.И пока моя песня в глубинах ночиНе сгинет вся, до последнего слова,Не дерзнет никто из юношей очиПоднять к обители их суровой…В горах, куда доступа нет мужчинам.Поставили ангелы грозных стражей,Хоть скованы льдом студеным вершины,Но тех стражей сердца холоднее даже.Они останутся в замке этом.Пока поседевшее мирозданиеНе позабудет о демонах светаИ обо всем, что гласит Предание.И пока моя песня в глубинах ночиНе сгинет вся, до последнего слова,Не дерзнет никто из юношей очиПоднять к обители их суровой…Когда Креслин умолкает и серебряные, лишь с легким налетом меди ноты тают в воздухе, в зале воцаряется тишина. Никто не только не говорит, но, кажется, даже и не дышит. Ничего не говорит и сам юноша; вместо того он снова берется за гитару.
…Любовь сияла белизнойГолубки белокрылой,Но так прекрасен был другой.Кто разлучил нас с милой…Закончив, юноша делает паузу и, надеясь, что не перепутал слова, потирает отвыкшие от струн пальцы.