Башни Заката

Модезитт Лиланд

— Знаю. В том-то и беда.

— Беда?

— Мне больно. Тоска гложет. Никто… — она умолкает, потом начинает снова: — Порой ты можешь быть таким нежным, и мне кажется… что все могло бы… Но потом, потом… — она качает головой, и рыжие волосы вспыхивают в темноте искорками.

Креслин буквально впитывает в себя и слабую хрипотцу ее голоса, и легкий наклон головы.

— Помню, — продолжает она, — ты как-то говорил, что видишь, как сияют в воздухе серебром ноты. Я, кажется, тоже видела серебряный отсвет звуков твоих песен.

— Я

пытался добиться золотого звучания, но не смог. На моих глазах это удавалось только одному человеку.

— Твоему отцу?

— Верлинну.

Ночь темна и прохладна. Креслин так и не решается смотреть на Мегеру прямо.

— Ты никогда не называешь родителей ни матерью, ни отцом. Почему?

— О том, что Верлинн — мой отец, я узнал лишь по прошествии долгого времени после его смерти. А маршал никогда не относилась ко мне как к сыну. Я и узнал-то о нашем родстве лишь когда достаточно подрос для того, чтобы она могла запретить мне называть ее матерью.

— И ты никогда не думаешь о ней как о матери, да?

— Да.

— Жаль, что она никогда не слышала, как ты поешь. Жаль.

Креслин молчит.

— Желания не всегда сбываются, — продолжает после долгой паузы Мегера. — А иногда, когда исполнение желания зависит от чужих действий, все идет насмарку, если тебе приходится говорить людям, чего ты действительно хочешь.

— Это так, — соглашается Креслин, думая, что на самом деле он хочет, чтобы Мегера полюбила его. А еще желает понять, почему она отталкивает его, хотя — и это для него не тайна — ее к нему тянет.

— Да, тянет, — откликается она на его мысли, — но это ничего не меняет.

Удивляться не приходится: Креслин слишком близко от нее, да и чувство его слишком сильно, чтобы надеяться что-то скрыть.

— Почему? — спрашивает он и, непроизвольно потянувшись к ней, касается ее руки.

— Потому что я не выбирала тебя. Потому что у нас обоих не было выбора.

— А разве то, что я тебя люблю, тоже ничего не меняет? — спрашивает Креслин, глядя мимо нее, на мерцающие над холмами холодные звезды. Мегера в его мыслях подобна звездам, сияющим, холодным и недоступным звездам, однако сейчас, удерживая ее тонкие пальцы, он решается придвинуться ближе и сказать: — Мне кажется, ты просто боишься признать, что мы на самом деле созданы друг для друга.

— Может быть, ты и прав. Но не принуждай меня.

Принуждать? Да когда он ее к чему-либо принуждал? Креслин прикусывает губу, чтобы не произнести этого вслух, хотя понимает, что такое чувство не скроешь.

— Ты принуждаешь меня всегда и всем, что бы ты ни делал. Ты добился того, что не удалось даже моей дражайшей сестрице, — сделал меня своей женой. Ты добился того, что я отправилась с тобой на этот захолустный остров. Заставил отказаться от того немногого, в чем я могла тебя превзойти! — Мегера резко вырывает руку и добавляет: — А теперь, после всего, ты сердишься, услышав просьбу не принуждать меня.

— Может, я

и сержусь, — говорит юноша, вставая и видя, что она поднимается одновременно с ним. — Но это не значит, что я не люблю тебя.

— Я знаю, ты меня любишь. Только при твоей практичности это не помешает тебе уничтожить меня без лишних раздумий, — уже направляясь к концу террасы, который обращен к морю, Мегера оборачивается и бросает: — Потом ты, возможно, пожалеешь, но будет уже поздно.

— Ничего не понимаю. Как, каким образом мог бы я тебя уничтожить? И я вовсе не принуждаю тебя, а даю тебе возможность сделать собственный выбор. Хочешь учиться у Шиеры владеть клинком — прекрасно. Хочешь перенять у Лидии искусство привнесения гармонии — пожалуйста…

— Вот именно, ты ничего не понимаешь! Однажды… Всего один раз… я попыталась открыть тебе, кто я и что собой представляю, и столкнулась с необузданным вожделением. Помнишь тот трактир на Закатных Отрогах? Ты истерзал всю мою душу и даже не уразумел, что наделал. Как после этого тебе доверять?

— Но это же совсем другое! Я даже не знал, кто ты такая.

— Замечательно! Ты изнасиловал меня в своих мыслях и считаешь, что раз не знал, кто я такая, то все было прекрасно!

— Но все же совсем не так! Ты ведь знаешь, что не так!

Последние слова звучат уже ей вдогонку. Мегера бежит к своей двери, а юноша остается один, в нарушаемой лишь плеском волн тишине звездной ночи. «Вы не доживете до осени», — снова вспоминаются ему слова целительницы. Свет, да как можно сблизиться с женщиной, обвиняющей его невесть в чем всякий раз, когда он окажется рядом? С женщиной, считающей оскорблением всякий намек на чувственность в его помыслах! Винящей его за все ошибки, какие он совершал по неведению! С женщиной, не желающей слышать, когда он пытается до нее докричаться!

Холодное мерцание звезд и ветер с Восточного Океана заставляют его вспомнить о Фиере и Закатных Отрогах, которые ему не суждено больше увидеть. Но теплый ветерок не может охладить разгоряченное чело.

За спиной его Черный Чертог, в котором не горит свет.

Волны с шелестом набегают на песок и откатываются назад.

LXXXVIII

— Ну и последнее, что следует обсудить, это письмо герцога об уплате налогов, — говорит Шиера, обводя взглядом стол.

Хайел устало, без всякого выражения, кивает. Небрежно кивает и Лидия. Обычно на таких советах присутствует кто-то один из Черных, и сегодня это как раз она. Креслин косится на Мегеру — ему кажется, что та бледнее, чем обычно.

— Это что, шутка? — спрашивает Креслин, встретившись с Шиерой взглядом.

— Не думаю, — подает голос Мегера, — как не думаю, что дорогой кузен измыслил такое сам. Ему это нашептали, либо Хелисс, либо Флорин.

— Так что же он пишет?

— Требует уплаты налога, по пятьдесят золотых пенсов четыре раза в год.